Тень воина - Прозоров Александр

— У-у-у… — Олег стиснул ладонями виски, закачался. — А наши как, кто на поле остался?

— Увечных гасильщики подобрали, привезли. Добра собирать не стали, завтра соберем. Княжич уже выведать успел, где стада половецкие, завтра своих пошлет, дабы пригнали да пастухов порубили. То ты приказал — дабы ни единого семени на развод в кочевье не осталось. Да ты спи! Тут добычу собирать дня два потребно, спешить ни к чему.

— Хана нашли?

— Сказывали, увечен изрядно, но дышит. Ратники твой наказ припомнили, гасить не стали. Повязали да завернули в попоны и халаты порченые, дабы не замерз.

— Побитых наших много?

— Изрядно, — вздохнул Захар. — Насмерть, почитай, десятка три, да увечных еще полста. Кто оклемается, а кто, может статься, и нет. Но суравских за Калинов мост мало ушло, за то тебе поклон от нас. Токмо те, кто с Княжичем в погоню помчался. Малюта да Путята не утерпели. Путята, правда, дышит еще, но плох.

— А Одинец?

— Рука у него левая порублена до кости и сломана, да пол-уха нет, и ноги отдавило, пока лежал. Но не сломаны вроде. Может статься, поутру сам ходить сможет.

— Хоть это нормально… — облегченно откинулся обратно на кошму Олег. Снова закрыть глаза он, стараниями мельника, побаивался. Но хоть за всё остальное можно было не бояться, за время его беспамятства ничего страшного не случилось — и то ладно. У дальней стены юрты послышался какой-то шум, женский вскрик, рычание, потом недовольный мужской голос:

— Пошла вон, карга старая! — Опять шум, тихий плач:

— А ты знаешь, что она мне делала? Знаешь, как детей собакам кормила?

— Пошла вон, сказал!

Олег вздохнул, поднялся, пошел на звук.

Ругался один из кшеньских воинов, в одной рубахе дремавший среди разбросанных шкур. К нему испуганно жалась и вовсе голая девка, половчанка — своих девиц никто в поход, естественно, не брал. Рядом, сжимая в руках тонкую спицу, сидела старуха и смотрела на девку с ничем не прикрытой злобой.

— Пошла отсюда, говорю! — опять прикрикнул ратник. — Дай поспать спокойно.

— Что тут такое? — негромко поинтересовался Середин.

— Да бабка, невольница бывшая, пристает, — зевнул охотник. — Девку мою попортить хочет.

— Она детей моих собакам скармливала! — взвизгнула старуха. — Чтобы племя русское не плодилось! Меня костылем била, пока не видел никто. Жрать со скотиной гнала. Потому и топила я их крысят в колодце! И самих всё едино поувечу.

— Че мне с ней делать, воевода? — пожаловался воин. — Кому мы девок слепых али увечных потом продадим? В Рязани, сказывают, по полгривны за каждую без торга дают.

«Понятно, — мысленно отметил интересный факт ведун. — Значит, не только я в беспамятстве половчат топил. И без меня желающих хватало». Но вслух он сказал совсем другое:

— Пойдем, бабушка, поедим чего-нибудь. Оголодал я чего-то. А детей топила зря. Их тоже персы с охотой, я слышал, покупают.

— С малыми совсем морока, — покачала головой та, не отрывая глаз от испуганной половчанки. — Тех, что старше, на торг выставляют. А их мне не дали. Токмо одного побить успела.

— Ну, и ладно, — взял ее за руку Олег. — Пойдем, покажешь, где еду держат.

Ведун привел ее к углям в обложенном огнями очаге, различил рядом какие-то деревянные обломки, кинул в костер. Пламя подросло, и Олег увидел вертел с полуобструганной тушой кого-то размером с барашка, переложил на вбитые в землю железные прутья, немного подождал, пока мясо согреется, обнажил нож, срезал несколько ломтей, протянул изможденной невольнице, длинные волосы которой превратились в бесцветную паклю, а во рту уцелело лишь несколько зубов. Та приняла угощение трясущимися руками, внезапно снова расплакалась:

— Я не бабушка… Мне двадцать четыре годика всего…

— Сколько? — не поверил своим ушам ведун.

— Двадцать… И еще четыре, — торопливо запихивая в рот мясо, прочавкала та. — Меня у Мурома украли. От подруг в лесу отбилась, на дорогу вышла, а тут они… Сперва насильничали все, пока сюда везли. Опосля на работы ставили, да всё били, били, что не ведаю ничего ихнего, степнячьего. Не кормили, токмо объедки подбирала, коли везло… А мальчики их баловства со мной выдумывали. А мужи противиться запрещали. Били, коли не слушала. И когда не успевала чего, били. Всегда били…

Она перестала жевать и снова заплакала — слезы проторили на лице две светлые полоски.

— Ладно… — Олег оттяпал кусочек себе, перевернул тушу и отрезал еще ломоть для женщины: — Теперь всё хорошо будет. До границ русских доведем, а дальше в Муром без опаски вернешься, домой. Одежку тебе справную дадим, дабы не замерзла, снеди всякой соберем в дорогу.