Серебро и свинец - Серебряков Владимир

Хотя, с другой стороны, и сам лес действовал на нервы, и не только впечатлительному Фаулеру. Чем дальше заходил небольшой – шестеро, считая нагруженного, как мул, радиста – отряд, тем гуще сплетались над головой ветви, тем реже щебетали в листве птахи и тем сильнее становился запах гнили и тления, исходивший из дремучей чащобы по обе стороны дороги. Двое патрульных еще брели, следуя привычке, по обочинам, но зайти в колючее заграждение ветвей не осмеливались. Острые шипы пропарывали полевую форму, точно ланцеты.

Смешок прозвучал так неожиданно и неуместно в мертвенной тишине, что Фаулер, дернувшись, едва не выстрелил навскидку, прежде чем сообразил, что смеется командир, сержант Акройд.

– Что случилось, сержант? – спросил Кадиллак своим обычным басистым шепотом. По-настоящему его звали Линкольн Джонас, и он был во взводе Фаулера единственным человеком, способным палить из станкового пулемета, держа его на весу. А еще его совершенно не брал загар, за что он и был удостоен прозвища, звучавшего полностью как Розовый Кадиллак.

Вместо ответа Акройд обернулся, и у Фаулера, тоже собиравшегося спросить что-нибудь – по возможности, до какого ориентира сержант намеревается их сегодня гнать, – перехватило горло.

Это было не лицо сержанта Акройда. Сержант не пошел язвами и не порос шерстью, все черты его лица оставались на местах, но выражение они приняли такое, какого Акройд бы просто не допустил. Это было… нечеловеческое выражение, по-другому Фаулер не мог бы объяснить. И глаза – они тоже не принадлежали тому Акройду, что шел по лесной дороге минуту назад.

– Что с вами, сарж? – прошептал он, медленно-медленно поднимая дуло М-16.

– Вы, – проговорил Акройд. Это снова было неожиданно – Фаулеру почему-то казалось, что накатившее на командира безумие немо. Сержант подвигал челюстью, точно та не желала слушаться. – Зря. Пришли. – Между словами падали тяжелые, гулкие паузы. – В этот. Лес. Ши.

Ноги сами бросили Фаулера вбок, в канаву и колючки, за миг до того, как Акройд открыл огонь.

Бритвенно-острый шип глубоко пропорол морпеху щеку, и по лицу потекла теплая кровь. Над головой затрещали под ударами пуль неломкие, твердые, как сталь, ветки.

Фаулер попытался прицелиться, но не успел. Все было кончено раньше, чем он успел хотя бы приподняться над краем придорожной канавы. Тело Акройда, прошитое сразу двумя очередями, валялось посреди дороги в пяти шагах от такого же измочаленного тела радиста Делильо. В наступившей тишине отчетливо слышалось похрустывание битого стекла в дырявом ящике рации. Рюкзак с аккумуляторами протекал электролитом, и его резкий, острый запах мешался с вонью кордита. Кровь чернела, соединяясь с кислотой.

– Он… – прошептал Фаулер непослушными губами.

– Это был не он! – вскрикнул Даг Полянски. – Эти проклятые гуки его загипнотизировали! Вы же видели – это был не он, на него нашло что-то! А мы – следующие! Хрена с два мы доберемся до базы! Нас по одному пристрелят! Ну! – Он дал очередь в кусты, еще одну. – Давайте, кто следующий?!

– Я, – гулко прошептал Кадиллак.

Две очереди почти слились. Кадиллак Джонас застрелил Дага за секунду до того, как пуля Фаулера пробила ему аорту. Рядовой Фаулер опустился на колени посреди трупов, и его вырвало всухую.

Точно в тумане он видел, как из придорожных кустов медленно выплывает фигура в плаще с капюшоном, под которым не видно лица. Он хотел выстрелить, но руки не слушались. Винтовка стала вдруг неподъемно тяжелой, а мышцы словно превратились в трясучее желе.

Вслед за фигурой в плаще из леса выбрели, переваливаясь до жути комично, трое барсуков. Тявкая и порыкивая, деловито они, точно муравьи, поволокли тело сержанта Акройда куда-то в чащу. «Прячут трупы, – мелькнуло в голове у Фаулера. – Они тут все заодно… даже барсуки».

Потом человек в плаще шагнул к последнему морпеху. Из широкого рукава выпросталась старческая рука, вся в артритных наростах и бледных пятнах, и повела в сторону морпеха кривым пальцем.

Мышцы ожили – но не все, и не по воле своего хозяина. Запертый в своем черепе, но не потерявший сознания рядовой Фаулер мог только беспомощно наблюдать, как его собственные руки медленно, неуклюже перехватывают винтовку так, чтобы холодное дуло уперлось Фаулеру в лоб.

Последним усилием воли морпех сделал то, чего месмерическая сила туземца не смогла ему запретить, – закрыл глаза. Но до последнего мига спину ему сверлил холодный, ненавидящий взгляд.