Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич

А она выбирается оттуда, словно пройдя сквозь стены, и заявляется непрошеная в их сады вечной юности. Равнодушный и жуткий Танатос вторгается в царство грез Эроса, как хозяин усаживается в самую середину и глядит своими мертвыми глазами на молодых любовников, на их разгоряченные срамные места, и под его взглядом те увядают.

В тени мертвеца живые вдруг теряют уверенность, что сами не умрут никогда. Они пытаются оттолкнуть его от себя, выпихивают его – и тем самым помогают ему продолжить свое шествие. И посланец уходит. Он уже сделал свое дело: напомнил людям-жуликам, что бессмертие ими украдено, как некогда был украден и огонь.

А я не прогоняю его. Загипнотизированный, я смотрю Танатосу в лицо. Даже когда сам работаешь у смерти разносчиком, лично со своим работодателем встречаешься нечасто. Наверное, проходит всего несколько секунд, но в тени мертвеца время замерзает, загустевает.

- - Что делать? – лепечет Франсуа; он все еще тут, хотя из оливкового и превратился в серого.

Я-то не имею права тушеваться перед ней. Нас ведь учили с ней обращаться.

Подплываю к телу, изучаю. Блондин, полноватый, лицо напуганное, веки вздернуты, рот приоткрыт; ран никаких не заметно. Хватаю его подмышки, приподнимаю его над поверхностью. Он свешивает голову, изо рта и носа течет вода. Нахлебался воды и утонул, вот и весь диагноз. Тут такого почти никогда не случается: наркотики и алкоголь внутри не продаются, а без них утонуть, когда воды по грудь, непросто.

Внезапно я понимаю, что знаю, как действовать – из учебных материалов, из интернатской практики. Утопленников еще минут через десять, а иногда и через полчаса можно вытащить с того света. Искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. Черт, а я думал, что давно забыл эти слова за ненадобностью!

Я обнимаю его и волоку к краю чаши – там есть выступ-скамья. Он не хочет сидеть на воздухе, просится обратно под воду, так и норовит слезть с сиденья. Франсуа остолбенело уставился на меня.

Так… Легкие у него сейчас наполнены водой, верно? Моя задача – освободить их. Заместить ее воздухом. Потом попытаться запустить сердце и снова сделать искусственное дыхание. И снова сердце. И не останавливаться, пока не получится. Должно получиться, хоть я никогда этого и не делал.

Я склоняюсь над утопленником. Губы у него синие, глаза плачут морской водой, соленой, как настоящие слезы. Он смотрит мимо меня, в небо.

Черт! Трудно будет приложиться к его рту. Надо бы его очеловечить. Дать ему имя, что ли. Пусть будет Фред; с Фредом делать это веселей, чем с неопознанным трупом мужчины.

Набираю полную грудь, накрываю ртом его губы. Они холодные, но не такие холодные, как я думал.

- Ты что делаешь?! – в голосе серого Франсуа – ужас и омерзение. – Рехнулся?!

Я начинаю дуть – и тут его челюсть отпадает, и прямо мне в рот вываливается его язык – вялая мясистая тряпка – касаясь моего языка. Похоже на поцелуй.

Я отдергиваюсь от утопленника, забыв его имя, не понимая еще, что случилось – а когда понимаю, меня чуть не выворачивает.

- Я охрану вызову!

Еле отдышавшись, смотрю на него, потом на Франсуа, который теперь приобрел зеленоватый оттенок – наверное, отражая своей ухоженной кожей свечение чаши.

- Фред, – говорю я трупу. – Я вообще-то для тебя стараюсь, так что давай, брат, без этой херни.

Размахиваюсь и, как молотом, бью его по грудной клетке – там, где, по моей информации, должно находиться его сердце.

- Тебя в психушку надо! – орет на меня дискобол.

Фред опять поехал на дно. Если он продолжит в том же духе, я его не откачаю. Я оборачиваюсь к Франсуа.

- Иди сюда!

- Я?

- Живо! Приподними его, так чтобы лицо было над водой!

- Что?!

- Я говорю, приподними его! Вот тут, подхвати его вот тут!

- Я не буду к нему прикасаться! Он мертвый!

- Послушай меня, дебил! Его еще можно спасти! Я пытаюсь его реанимировать!

- Я не буду!

- Будешь, гад! Это приказ!

- Помогите!

Он рыбкой бросается в трубу, и я остаюсь с Фредом один на один. Пересиливаю себя, прижимаю свой рот к его рту, съеживаю язык – вдыхаю!

Отнимаю губы, размахиваюсь – луплю его по сочленению ребер. И снова вдуваю в него воздух.

Удар! Выдох! Удар! Выдох! Удар!

Как узнать, что я все делаю правильно? Как узнать, что у меня еще есть шанс? Как узнать, сколько времени он провел с легкими, полными воды?

Выдох!

Как узнать, спряталось ли его сознание в каком-то дальнем закутке отрезанного от кислорода мозга, будто в крепости, осажденной прибывающим морем, и беззвучно кричит мне «Я тут!», или он уже давно сдох, и я воюю с куском мяса?

Удар!

Выдох!

Подтягиваю его, подкладываю ему руку под голову, чтобы вода не заливалась обратно.

- Хватит ерзать! Хватит, сука, ерзать!

Удар! Выдох!

Он должен ожить!

- Дыши давай!

Фред не хочет жить. Но чем дольше он не просыпается, тем больше я завожусь, тем отчаянней молочу его по сердцу, тем яростней вдыхаю в него свой воздух. Не хочу признаться себе, что не могу его спасти.

Удар!

Как быть уверенным, что я все делаю правильно?

Выдох!

Он не движется. Не моргает, не откашливается, не блюет водой, не глядит на меня ошарашенно, не выслушивает недоверчиво мои объяснения, не благодарит за спасение. Наверное, я сломал ему все ребра, порвал легкие, но он все равно ничего не чувствует.

- Давай так… Давай договоримся…

Последний удар! Последний вдох!

Чудо!

Ну! Чудо?!

Он чуть колышется… Нет. Опять просится в воду.

Я опускаю руки.

Фред смотрит вверх. Мне бы хотелось сказать ему, что его душа сейчас где-то там, на небе, где блуждает его взгляд. Так говорили о покойниках тысячу лет назад. Но я не хочу ему врать: душой Фред, как и все мы, не пользовался, да и небо над его болтающейся головой – все равно нарисованное.

- Слабак, – говорю я ему вместо этого. – Слабак!

Удар! Удар!Удар!!!- Отойдите от него, – произносит у меня за спиной строгий голос. – Он умер.

ОТРЫВОК 5 - Трущобы

Цитадель Европа похожа на фантастический ливневый лес: башни словно стволы циклопических деревьев больше километра в обхвате и по несколько – в высоту, транспортные рукава и переходы перекинуты между ними как лианы. Башни вздымаются над долиной Рейна и над долинами Луары, они выросли в Каталонии и в Силезии.То, что прежде было Барселоной, Марселем, Гамбургом, Краковом, Миланом – сейчас единая страна, единый город, закрытый мир. Сбылась вековая мечта, и Европа по-настоящему едина – ее всю можно проскочить через транспортные рукава и туннели, подвешенные на стоэтажной высоте – не достающие этим титанам и до колена.

Непосвященному этот великий лес может показаться суровым и сумеречным: редкие здания имеют окна, трубы коммуникаций вынесены наружу и оплетают стволы башен снаружи как вьюнки-паразиты. Сокровенное – внутри. Вырастая на месте старой Европы, современная почти не разрушала ее: средневековые соборы, старинные дворцы, парижские улочки с их арт-нуво, стеклянный купол берлинского Рейхстага – все оказалось забрано внутрь возводимых гигантов, стало частью интерьеров нижних уровней; кое-что пришлось снести – чтобы установить опоры и поставить стены, но без перепланировки нового мира не построить.

Но теперь над крышами домов старого города Праги, и над башенками Рыбацкого замка в Будапеште, и над мадридским королевским дворцом есть еще сотни крыш – одна над другой; и сады, и трущобы, и купальни, и громадные предприятия, и спальные боксы, и штаб-квартиры корпораций, и стадионы, и бойни, и виллы. Эйфелева башня, Тауэр, Нотр-Дам – все они пылятся под искусственными облаками и имитацией солнца в подвалах новых башен, новых дворцов и новых соборов, сооружений по-настоящему великих и по-настоящему вечных.

Потому что только такие дома заслуживает новый человек. Человек, сумевший взломать собственное тело, переписать свой смертный приговор, прописанный ему тщеславным бородатым экспериментатором в самом ДНК, перепрограммировать себя, превратить из чужой скоропортящейся игрушки в существо, неподверженное тлену, вечное – действительно самостоятельное и независимое, совершенное.

Человек, переставший быть созданием и ставший создателем.

Стена, из которой мы выходим, превращена в панно – на всю ее огроменную площадь нанесено граффити. Наивное, яркое, слащавое: улыбающиеся смуглые богатыри с квадратным подбородками и мыльными пузырями на головах, арийские самки в серебряных комбинезонах, смеющиеся дети с умными взрослыми глазами, легкие прозрачные небоскребы,а над ними – перетекающее в синий космос безоблачное небо, в которое стартуют десятки белых кораблей-альбатросов, изготавливаясь, видимо, прыгнуть через межзвездное пространство к другим мирам, покорить их и навести туда мосты с битком набитой счастливыми человечками Земли.