Трансчеловек - Никитин Юрий Александрович

Я промолчал, он прав, беспощадно прав. Этот мир выглядит невероятным, его не поняли бы мои родители, как и многие из моих ровесников. Он ужасает, от него трепет по нервам, но смутно понимаем, что как-то можем заставить себя его понять и принять. Во всяком случае, приживемся. Но тот, что маячит за ним, – тот вообще нечеловеческий, для каких-то чудищ…

Кондрашов появился блестящий, как из ртути, переливающийся, весь из жидкого металла. Я попытался заглянуть, что у него внутри, но нейтридная шкура не пропускает даже гамма-лучи, а Кондрашов удовлетворенно засмеялся.

– Что, зубки обломали, шеф?.. То-то еще будет!

– В самом деле? – усомнился я.

– А почему нет?

– Слабый разум, – напомнил я.

Он сказал обидчиво:

– Хотя бы сказали точнее – «слабый сверхразум»!.. Ничего, все впереди, шеф!

– Только не думай о белом медведе, – посоветовал я.

– Не буду, – ответил он уверенно, лицо веселое, на фиг мне какой-то медведь, потом насторожился: – А что за медведь?

– Да он у всех разный, – объяснил я. – У Огнивца, например, медведем был смысл послесмерти. У Зиккеля – астральный буддизм, у Карела Зейчика – попытки достичь самадхи, а Клемансо свихнулся на сверкающей трубе света, по которой летишь, летишь…

Он зябко передернул плечами. Щеки заиндевели, от него пахнуло абсолютным холодом.

– Страсти какие рассказываете, шеф. У меня уже двести семьдесят три во внутренностях! Прямо ужастик всех ужастиков.

– То ли еще будет, – пообещал я.

Наконец-то началась операция, в которую многие уже не верили, – «Крионика». Медицинский Центр заявил, что готов приступить к размораживанию даже самых первых пациентов, заморозка которых проводилась в абсолютно неверных условиях, когда образовывавшиеся кристаллики безнадежно разрывали клетки, повреждали нейроны. Эти люди, если их разморозить, умрут раньше, чем кончится процесс размораживания. Они уже мертвы, убиты надежнее, чем если бы по ним прогнали колонну танков.

Однако наноботы теперь могут поклеточно восстановить разрушенные тела, срастить нейроны, даже вернуть старческие тела в более молодое состояние, после чего пациента можно пробудить в новом мире. Я восстанавливаю старушку Светлану.

Я вспомнил про Светлану, однако сегодня на конференцию в Париже, это три дня долой, потом нужно просмотреть полученные образцы, а еще обязательно побывать в Австралийском вычислительном центре, а это хоть и всего два часа на сверхскоростном прыгуне, но выбьет еще на неделю.

Для Светланы нужно выбрать не меньше чем недельку. Я остался единственным, кого она знает и вспомнит, а это значит, что мне придется побыть с нею первые дни. И так шок будет слишком велик.

Когда я наконец прибыл в серое мрачное здание, администратор моментально сверился с документами, взглянул на меня с интересом.

– Родственник?

– Нет, – ответил я. – Старый друг.

Его взгляд был цепкий и оценивающий. Я не сказал бы, что поверил, не тяну я на ровесника бабульки, мирно почившей пятьдесят лет назад, хотя, с другой стороны, сейчас вообще не встретить пожилых людей, разве что оригиналов, которым интересно побывать в престарелом теле, прочувствовать все эмоции, а потом быстренько запустить процесс омоложения.

Я удивился, как быстро прошла сложнейшая процедура разморозки. Миллионы наноботов сплошной волной двинулись по телу, скрупулезно сращивая все нейроны, восстанавливая все клетки – ни одной не осталось поврежденной! – добрались до мозга, там задержались надолго, подтверждая нехитрую истину, что мозг – сложная штука, наконец пришел объединенный рапорт, что все миллиарды миллиардов клеток восстановлены, можно систему включать для ходовых испытаний.

– А с этим подождем, – ответил я. – Вы уверены, что дальше без сучка…

– …и задоринки, – подхватил молодой медик бодро, улыбнулся, очень довольный, что помнит эти непонятные идиомы прошлых эпох. – Но если понадобимся – только свистните! Будем рядом через две минуты.

Светлану перевезли в ее дом, я восстановил его вплоть до молекулярной структуры стен, переложили в постель, точно такую же, в которой она видела меня в последний раз. Я включил аппаратуру, сел рядом и дождался, когда ее веки поднялись.

– Ку-ку, – сказал я ласково, – вот ты и проснулась. Видишь, я слово держу.

Она смотрела несколько мгновений с таким непониманием, что у меня сердце екнуло, потом повернула голову, оглядела комнату. Взгляд стал острым, руки задвигались. Я видел, как все тело напряглось, проверяя работу мышц, затем так же быстро расслабилось.

Глазные яблоки сдвинулись в мою сторону.

– Володя… А что случилось?

– Как будто не знаешь, – ответил я бодро. – Ты заснула, помнишь?

– Я умерла, – возразила она.

– Ты заснула, – сказал я с нажимом, многие не выносят слова «смерть», «умер», – а сейчас проснулась. Теперь ты полностью здорова. И будешь жить столько, сколько захочешь.

Она всмотрелась в мое лицо, взгляд был недоверчивым.

– Но ты не изменился совершенно. Даже в той же одежде… И ничто не изменилось. Вон фиалка в горшке собралась зацвести, помню, как первый листок выбросила… все еще второй в бутоне! Володя, я очень хорошо себя чувствую. Не рассыплюсь, если встану?

– Твои кости крепче стали, – заверил я. – И жилы крепче стальных канатов, как ты и хотела. Поднимайся, пройдись по своим апартаментам. Поди, забыла…

Она поднималась медленно, бережно, прислушиваясь к телу, настоящая спортсменка, не доверяется чувствам, что, мол, можно прыгать мартовским зайцем, так вот лохи и рвут сухожилия, постояла чуть, держась за спинку кровати, на лице изумление, последние полгода, помнит, провела в постели, осторожно прошлась по комнате, вышла в прихожую и замерла перед огромным зеркалом во всю стену.

Я двигался сзади, в зеркале отразилась маленькая сухонькая старушка, почти на треть ниже той блистательной Светланы, финалистки чемпионата Москвы по шейпингу. Сморщенное лицо, похожее на печеное яблоко, запавший рот, похожий на куриную попку, ввалившиеся глаза, жидкие пряди седых волос. Руки истончившиеся, жалкие, с покрученными артритом косточками и безобразно вздутыми суставами.

Она долго всматривалась в отражение, я кашлянул и сказал деликатно:

– Света, а как насчет теперь…

Она спросила, глядя в зеркало:

– Ты о чем?

– Я тебе еще тогда предлагал, – напомнил я, – пройти программы омоложения. Ты помнишь, не увиливай.

Она пробормотала:

– Да? Память старческая, сам знаешь…

– Не ври, – сказал я безжалостно. – Память у тебя теперь безукоризненная. И помнишь все. Если хочешь, память у тебя будет вообще абсолютная. Сейчас ты такая же, как и… когда заснула. Но твой организм просто кричит, просит снять запрет…