Имортист - Никитин Юрий Александрович

– Как и вообще политикам.

– Да, – согласился Вертинский, – как и вообще. Что скажешь, Бравлин?

Пробный камень, понял я. Атака с двух сторон. Какая-то часть имортистов примет аргументацию Каменева, начнутся разговоры. Возможно, чтобы заручиться поддержкой против сторонников Каменева, я соглашусь на создание ветви имортизма «с человеческим лицом». Это значит, что на Западе его тут же признают единственным представителем режима России, пусть и не демократичным, но хотя бы не таким людоедским, как мой, бравлиновский…

А падение, как и подъем, начинается с одного-единственного шага. Предавший имортизм в малом предаст и в большом. Предателю никогда не скажут, что он предатель, напротив – назовут героем, истинным патриотом, спасающим Россию от деспота.

Тугой ком в желудке разросся, холодит внутренности, скоро кишки заледенеют вовсе. Я с трудом раздвинул грудную клетку, странный спазм, нервничаю слишком уж…

– У нас странная ситуация, – сказал я медленно. – А если бы Христос не был распят?.. Как бы пошла история?.. С его умом, волей, талантом и умением убеждать новое учение завоевало бы мир намного раньше. Еще при его жизни, как подобное случилось с Мухаммадом, хотя Мухаммад начал намного позже, в сорок лет… Как бы пошла всемирная история, если бы к власти пришел Христос?..

Наступило ошарашенное молчание, не все сразу врубились, аналогия не прямая. Только Седых после паузы хмыкнул:

– Вообще-то, признаю, аналогия не совсем дикая. У нас та же ситуация. Если бы Христос пришел к власти, получил рычаги управления, ему пришлось бы действовать очень круто. Он тоже заставил бы площади городов виселицами. Помните, ростовщиков и менял выгонял из храма, лупя их по головам и спинам тем, что попалось под руку – веревками, но, став правителем… гм… он эти веревки использовал бы иначе.

– Это верно, – согласился дотоле молчавший Атасов.

Тимошенко сказал с нервным смешком:

– Первый холокост случился бы еще при его жизни. Он велел бы истребить всех евреев.

– Почему? – удивился Вертинский.

– Иудеи больно умничают, все подвергают сомнениям, на все требуют доказательств. А по Христу – надо верить. Слепо. Просто верить. Без всяких доказательств. Потому его проповедь в синагогах, откуда он начал, успеха не имела. Разозленный, он ушел в простой народ, сумел разжечь их новыми идеями, а на иудеев затаил злобу…

Седых кивнул, сытый и благодушный, словно речь шла не о людях, а о персонажах байм.

– Ладно, истребил бы иудеев или нет, хрен с ними… Хотя нет, жалко, Леонтьев мне сто баксов должен, пусть живет. Дело в том, что Христу пришлось бы действовать не только словом, но и топором. Да, Христос с топором – дико, да?.. Но я напомню одного из более поздних, Савонарола, слыхали? Это и есть Христос, он и внешне был на Христа похож, как вторая капля воды! Так вот он повторял все проповеди Христа, но продвинулся в них успешнее предшественника, даже получил власть во Флоренции. И полетели в огонь предметы роскоши, драгоценности, были сожжены гомосеки, лесбиянки, извращенцы…

Тимошенко нахмурился, сказал раздраженно:

– Не надо про Савонаролу. Ты льешь воду на мельницу Каменева, тот сейчас ехидно напомнит, чем Савонарола кончил. Ситуация в том, что, если бы мы не получили власть, мы бы остались прекрасным порывом, чистым и светлым учением… или это вера?.. незапятнанным и все такое, как и вера Христа. Ну, не сама вера, а остались бы такими сам Христос и его апостолы. Но, что делать, власть сама свалилась нам в руки. Мы только прикоснулись к яблоне, а яблоко уже падает нам в длани. Да, друзья мои, придется брать в руки топор! Одно утешение, что Христос топор бы взял!.. Взял бы, взял, проследите логику событий. Так что и нам придется брать топор… мы его уже взяли, кстати, теперь надо идти. Мы знаем путь, мы правы, а все эти больные, которых большинство… да пойдут они в задницу! Это я о том, если не поняли, как надо поступать с разными попытками смягчить нашу политику. Сейчас на нас весь мир смотрит с надеждой! Мы делаем то, о чем они только мечтают, но вслух боятся признаться! Но как только мы начнем смягчать, все будут разочарованы. И скажут, что вот и у этих не хватило пороха, симпатии к нам сразу будут потеряны. Или резко пойдут на убыль. А в западном обществе все держится на симпатиях, за них сражаются все политики…

Мне показалось, что он бросил недовольный взгляд не столько на Каменева, сколько на Вертинского.

– Не важно быть умным, – буркнул Седых, – важнее быть симпатичным?

– Разве не так?

– Так, так…

Каменев перевел раздраженный взгляд с них на меня. Я наблюдал за остальными, у него здесь есть сторонники, чувствуется, не считая Вертинского, который стоит за кулисой.

– Бравлин, – произнес Каменев с нажимом, – я все же предлагаю… даже настаиваю, чтобы мы пересмотрели нашу политику… Всего лишь политику, а не идеологию! Иначе нас сомнут. Уже весь мир против. Нельзя перегибать!

Все молчали, Вертинский кивнул, он все еще старался не встречаться со мной взглядом, но, когда заговорил, голос звучал твердо:

– Поддерживаю. Мы ничего не выиграем, если останемся твердолобыми.

– В чем твердолобость? – спросил я безнадежно.

– В слепом следовании букве, – отрезал он. – Мы же не талибы, не ваххабиты? Напротив, мы – интеллектуалы, элита. На знамени у нас записано, что править должна интеллектуальная элита… а поступаем, как будто судьи шариата? А как вы, Павел Павлович?

Атасов вздрогнул, выходя из тягостных раздумий. Глаза забегали по сторонам, но отыскал в себе силы поднять взгляд, посмотрел мне в глаза.

– Да, Бравлин, они правы. Я посмотрел все сценарии Бронника, все разработки наших институтов геополитики, стратегии, планирования – все отмечают, что Запад концентрирует силы для броска на Россию. Все под эгидой, понятно, США, но зато начинается постепенная переброска войск к нашим границам.

Я указал пальцем через плечо:

– Кто-нибудь видит там человека с ядерным чемоданчиком? Нет. Это значит, что вся система переведена на автоматику.

Атасов сказал невесело:

– Да, весь мир об этом уже гудит. Но это в случае ядерного нападения. А если границу перейдут сотни тысяч немцев, французов, поляков, бельгийцев – сможем ли мы защитить Россию? Спрошу иначе, станем ли защищать? Что-то я не шибко уверен в нашей армии. Теперь не сороковые годы, никто в штыковую за Родину не пойдет…

Наступило тягостное молчание. Я стиснул виски ладонями. Проще всего сказать: кто с мечом к нам придет – тот получит в орало, но Атасов прав, прав, прав… Мир един, и теперь границы государств уже не считаются священными. Сейчас цивилизованным считается не тот, кто свято блюдет неприкосновенность чужих границ, это моральная императива прошлого века, а если где-то начинается, скажем, массовая резня, то наш долг, как и всех остальных, срочно ввести свои войска, остановить массовые убийства, если надо – силой, после чего тут же уйти…