Армагеддон - Коул Аллан

На душе у меня была полная неразбериха, можно сказать, городская свалка. Там, погребенные под грудами прожитых и позабытых реалий памяти, лежали странные и будто бы ненужные воспоминания. Как, например, вот это.

Экскурсия по городу. Я и Тамара вместе с армянами и русскими киношниками. Так получилось. Едем мимо белых небоскребов, мимо банков, фирм, золотых букв, иероглифов, гигантских реклам, пестрых магазинчиков — ссать мне хочется нестерпимо.

Между тем, гида со шкиперской седой бородкой осаждают туристы, и по-русски, и по-английски, где туалет, не спросить.

— Здесь свои местные архитекторы? — интересуется ноздреватый нос. — Или приглашают из Европы?

— Я видела такое только в Бразилии, — кокетничают губы нашлепкой.

— Конечно, приглашают. И едут. Хорошие деньги дают, — говорит армянин по имени Рафик.

Шкипер ведет нас сквозь ряды китайского рынка. Кругом рушат дома (о милое Замоскворечье!). Торчат кучки штукатурки, целые стены, картон. Над всем эти развалом спокойно разворачиваются бетонные домины, как раскрытые книги. Поссать негде.

Рафик, между тем, рассказывает нам, как он с друзьями отправился на Армениан-стрит к Армянской церкви. Вернулись разочарованные. Церковь оказалась пуста. Старые памятники повалены, заброшены. Сторож — и тот индус.

— Здешние армяне делают мани!

— Где же туалет? — наконец спрашиваю я гида.

Он осматривается. И решительно ведет меня в недра китайской закусочной, что застряла здесь между строящимися великанами. За мной по инерции устремляется часть группы, но сразу же отстает. Апельсиновые, анилиновые напитки. Народ — за столиками, промельком, потому что уже невтерпеж. Дальше — закуток. Зеленая дверь. Наконец-то.

Если я помню такие подробности, то не в бреду я это видел — и Тамара тоже была.

В первом варианте к Арбату мне идти было совсем близко. А во втором я шел через Котельническую набережную к Солянке. Потом сел в метро и доехал. Всюду была Москва. Москва была и новая и старая. И родная и чужая. Ее снова подкрашивали и сохраняли, как прежде перестраивали и разрушали. Но поссать было негде, как в Сингапуре. Москва равнодушно смотрела окнами зданий в синее прохладное к осени небо.

— Я люблю свою, прежнюю Москву, — подумал я.

— Но ведь и каждый любит свою Москву, — словно проснувшись, возразил мне мой вечный спорщик, мой загадочный двойник.

— Что же их, несколько тысяч? — подзадорил я его.

— Как всякая древняя столица, она умеет обернутся тысячью разных лиц, — продолжал другой Андрей, не люблю его нравоучительного тона.

— Можно, правда, одолжить, — перескочил я мыслью.

— У кого? — спросил другой Андрей.

— У Татьяны. И купить тур, смотри, рифмуется, в Сингапур, — усмехнулся я ему.

— Интересная мысль, — не то одобрительно, не то сомневаясь, заметил мой незримый собеседник.

— Завтра же улечу! — объявил я.

— А как же виза?

— Были бы деньги!

— Без нее не можешь?

— И без нее и без Сингапура!

— Да ты больной, ненормальный!

— Зато ты у меня нормальный.

(Наступила пауза. Каждый из нас думал о своем.)

— А ты уверен, что прилетишь в тот самый Сингапур? — вдруг ядовито спросил меня другой.

— А в какой же еще? — обеспокоено ответил я, уже отшатываясь от той пропасти, которая разверзалась передо мной.

— Ты уверен, что вы были в том Сингапуре, в который летают отсюда лайнеры и ходят океанские пароходы? — продолжал другой Андрей, как будто даже обрадовавшись своей догадке.

— Но там было все, что бывает, даже черные морские ежи на рынке и колючие плоды, похожие на ежей, — земля продолжала уходить из-под ног.

— Ты уже сам знаешь, прилетишь и не найдешь Тамары. Потому ее там нет и не было, — произнес другой Андрей — и стушевался, пропал до поры.

«Надо искать путь в наш собственный Сингапур. Или не знаю куда. Где-то же есть это благословенное место!» — подумали мы оба, вернее, я один. Потому что уже решил вернуться.

Музей ВОСТОЧНЫХ КУЛЬТУР на Суворовском бульваре. Тут много удивительного, и бывал не раз. Директор, гречанка, моя давняя знакомая, аккуратно присылает мне пригласительные на вернисажи и — обижается, если не прихожу.

Новая афиша: СИНГАПУР, и ниже курсивом: царство нефрита — из собрания братьев Тайгр.

Был я в музее братьев Тайгр или не был, не помню. Но это было там и тогда. Одно запомнил: воробей бордово просвечивает — из цельного рубина. А может быть, это был совсем другой музей.

Прошел через несколько залов. Обыкновенная экспозиция: блюда, китайские акварели, стеклянные шкафы, уставленные японскими нецке. Нет, не разговаривают со мной, как обычно. Понимают, что некогда мне сегодня стоять возле и выслушивать их истории. Тантрийские изображения, где любовные позы принимают будто бы дети, пробовали было ожить и напомнить мне о Тане, но я прошел мимо. Солнце на затертом паркете и по стенам свои, параллельные залы расчертило. И старушка смотрительница на стуле — ровно пополам: одна половина рельефна всеми морщинами в солнце — прозрачный глазок ярок, другая половина тонет в тени, будто уже умерла.

— Где здесь Сингапур?

— В соседнем зале, — оживилась солнечная половина старушки, — У вас билетик есть? Сингапур — отдельная плата, — и посмотрела на меня ультрамариновым глазком: ага! нет! иди покупай! или не пущу!

Предъявил ей оба билета. Старушка недовольно отодвинулась в тень и погасла вся.

Следующий зал просто светился на просвет. Мутно зеленый, полупрозрачный, розовый, бежевый, красноватый камень. Сказочная рыба выпучила глаза. Гадюка раздувала свой зеленый капюшон. Слоненок. Будда в позе лотоса. И тут мне показалось, я вижу то, что уже видел однажды, но совсем не так.

Вот этого длинноносого крокодила я видел на крокодильей ферме. Служитель в одной набедренной повязке хватал его за нос и изображал, что борется с рептилией. Опасное представление. И теперь он тоже обхватил крокодила ногами и руками, зажав ему пасть. Но было ясно, что чудовище никогда не разорвет объятий и схватка будет продолжаться вечно, пока цел этот кусок нефрита.

Этого нефритового Будду, голопузого, как младенец, сидящего, скрестив пухлые ножки, я уже созерцал в храме его имени. Но там вокруг неслышно двигались желтые одеяния, перед ним склонялись благоговейно бритые лбы, и медитации раздвигали губы статуи неуловимой улыбкой. Здесь он незряче смотрел в вечно открытую дверь музея, где на стуле сидела прозаическая старушка, так же неподвижно.

Босоногая танцовщица, замершая в позе древнего индуистского божества. Вскинув руки с загнутыми ногтями, она подняла одну ногу, согнув в колене, и никогда не опустит ее. А там, в ресторане, на ярко освещенной сцене я видел ее вместе с другими, такими же, как она, двигавшуюся под звенящую музыку. И этот ритмичный, бесконечно повторяющийся узор погружал нас в сладкий транс не хуже чем змеи, головки которых и сейчас раскачиваются перед моими глазами: туда — сюда, туда — сюда. Маятник смерти и жизни.

Я очнулся. В зале был мой Сингапур, обращенный в нефрит, забывший о времени. Я уверен, где-то в толпе зеленого и розового была и ее фигурка в монашеском плаще.

Сейчас! Надо произнести определенные слова, надо проделать определенные движения и подумать так, чтобы ни о чем не думать. Все оживет прямо тут — заблестят живые краски, зазвучат голоса. И ты пройдешь сквозь толпу, которая расступится, чтобы дать тебе дорогу.

Нет, я не знал этих слов, не умел делать эти движения и не научился думать так, чтобы ни о чем не думать. Я не мог расколдовать мой нефритовый Сингапур.

Когда я вышел из музея и направился к Тверской, солнце уже склонялось за комплекс «Известий» к Белорусскому вокзалу. И слепило меня, особенно поначалу. Поэтому я не сразу обратил внимание на прохожих. Я шел быстро и обогнал нескольких китайцев, еще одну китайскую пару. В таком количестве они пока в Москве не встречаются, может быть — у посольства. Странно. Куда они?

На Пушкинской площади, светясь закатными окнами на просвет, удивленно столпились троллейбусы и легковые автомобили. Во всю ширину Тверской двигается траурная процессия, невиданная в этих краях. Чего только не увидишь в столице, особенно в последние годы! Но китайских похорон еще не видел никогда.

Впереди несут большой портрет покойного, лысого китайца внушительного вида, и два розовых бумажных фонаря на длинных палках. Следом шагает сияющая медь над головами музыкантов, извергая на оба тротуара: «Glory, Glory, Alleluia!» Перед оркестром пятится китаец с ухватками затейника, весело размахивая желтым с иероглифами флагом.

Медленно едет автокатафалк, причем ухватившись за два каната с кольцами на концах, дюжина парней делают вид, что везут его — тащат, как бурлаки на картине Репина. Некоторые улыбаются остановившимся прохожим.