Армагеддон - Коул Аллан

И представляется мне, будто я иду по улице — и лежу распростерт под мокрой от пота простыней одновременно.

То тут, то там — обуглившиеся стропила и провалы окон с черными подпалинами вверху. Полусгоревшая крыша двухэтажного дома. Внизу — решетки закрытых магазинов, на втором этаже — синие ставни. Еще живут.

Живут и внизу, под мостом на реке, уже покрытой рябою тенью. В длинных лодках жизнь все время покачивается, как в колыбели. Будто из детского возраста так и не вышли.

Всюду попадаются дети и обезьянки. Дети продают пестрые пакетики с арахисом и при этом тревожно озираются. Обезьянки выхватывают из рук туристов орешки. Тут же отпрыгивают, щелкают зубами и тревожно свистят. «Они работают на пару». И думаю я — почему-то это очень важно, какое-то удивительное открытие. Надо о них сообщить властям.

Ребенок. Глядит на меня — внимательные взрослые глаза — и пакетик протягивает. Испугался и купил арахис, на всякий случай.

Ребенок взял деньги и отошел, оглядываясь — черные, блестящие. Подозревает.

Кто-то крикнул. Побежал. Подростки брызнули, как горох.

Сразу — рядом белые полицейские машины, школьный желтый автобус. «И правильно! — мелькает у меня в голове. — Они уже могут оказаться террористами. В пакетах — взрывчатка вместо арахиса!»

Всюду бегут полицейские, низкорослые, как дети.

— Господин полисмен, — обращаюсь я к одному из них, — обратите внимание, дети и обезьянки работают на пару, — почему-то надо именно так сформулировать.

Полицейский-ребенок не слушает меня, схватил, завел мои руки за спину, щелкнули наручники на запястьях.

— За что?

— За незаконную торговлю достоянием страны.

— Каким достоянием?

— Арахисом.

Не слушая моих протестов, серые фуражки запихивают меня вместе со всеми — совсем не детьми, в автобус. Заметил, как только схваченных впихивали в автобус, они сразу переставали сопротивляться. Примирялись что ли, как в тюрьме.

В салоне арестованных ожидают, записывают в книгу имя и фамилию. Предлагают бумажный стаканчик пепси-колы. Можешь отказаться — ничего. Затем на каждого надевают бумажный пакет, на пакет клеят этикетку, на этикетку ставят печать.

Двинулся автобус, покачнуло, покатил.

— Куда нас везут? — вслепую спрашиваю соседа.

— На крокодилью ферму, — Тамариным голосом отвечает сосед.

«Зачем?» — упало сердце. «Зачем нас везут на ферму? Надо же везти в городскую тюрьму! В Сингапуре, слышал, современное здание. Даже телевизоры — в камерах. Сразу буду требовать адвоката! Сейчас же подам протест! Зачем на ферму? Я не умею ухаживать за крокодилами!»

Ехали долго. Я сумел незаметно прорвать свой пакет. Автобус резко остановился. Всех откачнуло.

— Выходи!

Вижу сквозь дырочку в пакете, провели всех в распахнутые для нас ворота. Идем мимо проволочной сетки. Внизу зашевелились, зашлепали мощными хвостами. Стоп. Остановились.

Выровняли всех пинками, палками — построились. Отсчитали двадцать человек, и так, в пакетах, спустили одного за другим по деревянному настилу. Внизу — ужасные крики и быстрые проворные движения рептилий.

Нас — остальных провели к другому вольеру. Один за другим скатываются жертвы вниз к этим ужасным бревнам. Снова шлепанье, вопли, стоны и какой-то отчетливый хруст, будто работает молотилка. Кто-то рядом пытается бежать — вслепую. Его тут же застрелили. Видел сквозь дырочку в пакете.

— Теперь твоя очередь!

Я сопротивляюсь из всех сил:

— Нет! нет! еще не моя очередь! Это ошибка, ужасная ошибка! Дайте сказать хоть слово! В конце концов, я готов. Я готов признать свою вину!

— Не надо было возвращаться!

— Но это же несправедливо, господа!

На углу Тверской и улицы Станкевича, в красной гранитной нише сидит мраморный Будда. Поверх и перед нишей, как бы отдуваемый оттуда теплым воздухом, сыплет крупный снег. Я стою перед ним пораженный — в лохматой шапке и дубленке с выпушенным наружу ирландским шарфом. Мимо — прохожие, естественно, не обращая внимания, мало ли какой антикварный магазин еще открылся в теперешней Москве. Но я-то знаю, меня опять зовешь ты. И надо только шагнуть туда.

Меня сразу охватило горячим воздухом. И еще с минуту я стоял под высоким, расписанным синими драконами куполом, совершенно неправдоподобный, в заиндевелой, будто казацкой шапке, на плечах еще таял снег. Сбоку мелькнуло искаженное ужасом лицо желтого монаха. Подумал — привиделось! Я поспешно огляделся. В этом храме я уже бывал. Весь округлый, светящийся Будда, с мягкой укоризненной улыбкой слабо подкрашенного мрамора, смотрел мне куда-то в ноги. Бог мой! Я же не снял здоровенных финских сапог у входа в храм! Я тут же разделся, будто слез с пьедестала, в носках стал еще нелепей.

Бабочкой взмахнуло пестрое кимоно, смешные китайские львы кинулись на меня, темная головка зарылась в пушистый шарф, и две сухощавые ручки обвили мою шею. Китайские львы, ни слова не говоря, подхватили меня и вынесли из храма.

Боже мой, я был готов увезти тебя куда угодно. Но не ожидал, что опять окажусь на московской улице под недоуменными взглядами прохожих. В одних носках, можно сказать, босой на снегу, обнимающий девушку в одном халатике, расшитом желтыми китайскими львами.

— Это твой фокус? — тихо вздохнули львы в моих объятьях.

— А зачем ты меня позвала? — в свою очередь удивился я.

Львы загадочно улыбнулись. И я все понял.

Таксист был, очевидно, поражен видом своих пассажиров. Но, по обыкновению московских водителей, ни о чем не спросил. Я назвал ему адрес. И желтая машина быстро покатила по заснеженным улицам к Сретенке, унося в своем нутре целый прайд счастливых львов, которые урчали и ласкались друг к другу, переплетаясь одним клубком.

Привез нас таксист почему-то к Тане. Но Тамару, похоже, это не удивляло. А вот и хозяйка нам открывает. В беретике.

— Здравствуй. Почему мы к тебе приехали, сам не знаю.

— А там занято, — и улыбается своей извилистой улыбкой.

«Там же Алла, как я забыл!»

— Пусть там и остается, — сказала Тамара, и тоже улыбнулась.

— Узнай, дорогой, — говорит Таня, — мы любим тебя обе. Твоя жена — моя старшая сестра. А я — твоя младшая жена.

Стоят они рядом в кимоно со львами, действительно — сестры. Как это я раньше не замечал?

— Как же так? — удивляюсь я.

— Старый китайский обычай, — с улыбкой объясняет ящерка.

— Я и прежде подозревал. Но это же замечательно! Будем жить вместе!

Тамара по прежнему молчит.

(Таня — услужливая ящерка, младшая жена, предлагает мне чаю. Беру чашку, но там на донышке четкая картинка: мужчина-новорожденный лезет обратно в женщину, которая кричит от боли. Не хочу такого чаю).

— Прежде чем ты станешь этим звонким фарфором, — продолжает Таня, — узнай, что мы два начала — одно существо.

Между тем, Тамара продолжает загадочно молчать.

— Только я — доброе начало.

— А я злое и голодное, — вдруг произносит Тамара мужским голосом. — Хочу тебя. Какая шелковистая у тебя гривка на спине! И вдруг завизжала: — Я ее вырву по волоску!

Уже не Тамара, рычит львиная пасть — и распахивается сладкими тягучими натеками все шире, шире. Шоколадный батон, начиненный помадкой с орехами, раскрылся, издавая свирепый рев, и хочет меня разжевать — и это совсем не реклама приторно сладкого «LION». Черный провал — я падаю, лечу, попадаю между жерновами. Зубчатые колеса механического пианино раздирают мою плоть: живот и спину — ужасно больно! Но мне уже все равно. Я не могу сопротивляться. Я вымазан шоколадом и липну.

— Положите его на живот, — командует кто-то, — давите на диафрагму! Давите!

…Сижу на асфальте у витрины элегантного магазина. Смотрю снизу: кошельки, портфели, женские туфли из змеиной кожи, такое же, с полосками платье. Моя толстая слоновья пятка вывернута наружу гнилым развороченным мясом. На лбу у меня — желвак, опухоль. На шее — вздуваются жилы. Руки сведены, изуродованы проказой. Одна радость. На плечи мне накинут пестрый пиджак с колокольчиками. (Сшил русский писатель Лимонов). Колокольчики звенят. Тону в мелодичном перезвоне.

…Вынырнул посередине реки и — смуглый, блестя на солнце — протягиваю туристам в белом катере мокрую деревянную фигурку Будды. Жесткая, поросшая черным, рука протягивается сверху и бьет меня по голове.

…Ниагарский водопад извергается из меня мощно — и растекается внизу по равнине, где виднеются далекие пальмовые рощи и стада антилоп и жирафов.

Действие переносит меня в голову Спящего. Там в полной темноте светятся цветные огоньки. Похоже на китайский ночной базар.