Зеленые тени, Белый Кит - Брэдбери Рэй Дуглас

— Это с тех пор, как вам исполнилось семьдесят, ваша светлость, может быть. Но до того?

— Гм, да, да, — сказал старик. — Перед его блуждающим взглядом проплыли видения полузабытого распутства.

Потом его взгляд перестал блуждать и уперся в Бэннока и Тулери. Они стояли с дальнего края с подавленным видом, у каждого за спиной высилась огромная картина, рядом с которой они казались коротышками.

Бэннок приволок свою картину домой и тут только обнаружил, что она не пролезает ни в дверь, ни в окна.

Тулери картину в дом затащил, и тогда его жена заметила, что в селе их все на смех поднимут, когда выяснится, что у них есть Рубенс стоимостью полмиллиона фунтов, но нет дойной коровы!

Вот и все, чем, собственно, закончилась эта долгая ночь. Каждый поделился своей похожей ужасающей, страшноватой и жутковатой историей, и когда, наконец, все было рассказано, на отважных бойцов из местной ИРА посыпался холодный снег.

Старик молчал, потому что не мог сказать ничего такого, что не было бы очевидным, а тем временем ветер уносил белесые призраки выдыхаемого пара. Потом, очень спокойно, лорд Килготтен распахнул парадную дверь; у него хватило сообразительности не кивать и не указывать.

Медленно, не проронив ни слова, они проходили мимо старика, словно мимо знакомого учителя в старой школе, но потом прибавили шагу. Казалось, повернула вспять река, Ковчег опустел до Потопа, а не после; вереница животных, ангелов, обжигающе знойных обнаженных дев, благородных богов, гарцующих, как кони, или парящих, как птицы, прошествовала перед глазами старика, провожавшего их ласковыми взглядами и беззвучно называвшего каждую картину по имени — вот Ренуары, Ван Дейки, Лотрек и так далее, пока проходящий мимо Келли не почувствовал на своем плече прикосновение руки лорда.

Удивленный, Келли оглянулся.

И увидел, что старик пристально смотрит на маленькое полотно, которое он нес под мышкой.

— Мой портрет? Произведение моей жены?

— Так точно, — сказал Келли.

Старик уставился на Келли и на картину, а потом кивнул в сторону снежной ночи.

Келли улыбнулся.

Двигаясь бесшумно, точно домушник, он исчез вместе с портретом во тьме. Мгновение спустя раздался его смех, и он вернулся обратно с пустыми руками.

Старик пожал ладонь Келли своей дрожащей рукой, а потом запер дверь.

Он повернулся, словно воспоминание о прошедшей ночи уже выветрилось из его старческой головы, и заковылял по коридору с шарфом, накинутым на худые плечи, как легкая усталость. Все проследовали за ним в библиотеку. Там в своих огромных руках они обнаружили выпивку и увидели, как лорд Килготтен разглядывает картину над камином, словно припоминая, висело ли там раньше «Разграбление Рима» или «Падение Трои»? Затем старик почувствовал на себе взгляды и посмотрел в упор на попавшую в окружение армию.

— Ну, за что мы выпьем теперь?

Все стали переминаться с ноги на ногу.

Потом Флэннери воскликнул:

— За его светлость, конечно!

— За его светлость! — горячо воскликнули все, выпили, закашлялись, поперхнулись и зачихали, а старик вдруг почувствовал, как некая странная влага наворачивается на глаза. Он подождал, пока не уляжется шум, и только после этого произнес:

— За нашу Ирландию!

И выпил.

Все сказали: «О Господи! Аминь».

А старик посмотрел на картину над камином и наконец робко заметил:

— Не хотелось об этом упоминать… вот эта картина…

— Сэр?

— По-моему, она висит немного криво, — сказал старик извиняющимся тоном. — Не могли бы вы…

— Не могли бы мы, ребята! — воскликнул Кейси. И четырнадцать мужчин бросились поправлять картину…

— … и поправили, — сказал Финн в конце своего рассказа.

Стояла тишина.

Почти одновременно Джон и я подались вперед и сказали:

— Так все и было на самом деле?

— Ну, — сказал Финн, — это яблочная кожура, если не сердцевина.

— Дурак, — сказал я. — Какой же я дурак.

— Почему? — спросил Джон. — С чего вдруг?

Я стоял в раздумьях у своего окна на третьем этаже отеля. По дублинской улице в свете фонаря прошел человек.

— Это он, — пробормотал я. — Два дня назад…

Два дня назад кто-то прошипел мне из проулка возле отеля:

— Сэр! Это важно! Сэр!

Я обернулся и вгляделся во мрак. И какой-то коротышка сказал мне скрипучим голосом:

— Был бы у меня фунт на билет, я бы получил работу в Белфасте!

Я засомневался.

— Работа замечательная! — продолжал он скороговоркой. — Платят прилично! Я… я вышлю долг но почте. Только назовите ваше имя и в какой гостинице остановились.

Он знал, что я турист. Отказать было уже невозможно; обещание вернуть деньги растрогало меня. Я хрустнул фунтовой бумажкой, отделяя ее от остальных купюр.

Взгляд его скользнул, как ястреб, что ходит кругами.

— А было б у меня два фунта, я бы поел в дороге.

Я достал вторую кредитку.

— А на три я мог бы взять с собой жену — не оставлять же ее дома одну.

Я отслюнявил третью.

— А, черт! — вскричал человечек. — Какие-то несчастные пять фунтов, и мы найдем в этом жестоком городе гостиницу, тогда уж я наверняка доберусь до работы!

Как он отплясывал яростный танец, невесомый, едва касаясь земли, он отплясывал, отбивая такт ладонями, сверкая глазами, и скалил зубы в улыбке, прищелкивая языком!

— Господь отблагодарит вас, сэр!

Он убежал, и с ним мои пять фунтов. На полпути к гостинице я сообразил, что вопреки всем своим клятвам он не записал мое имя.

— Черт! — процедил я тогда.

— Черт! — гаркнул я сейчас, у окна, когда режиссер стоял за моей спиной.

Потому что в прохожем я узнал того самого субъекта, которому уже два дня следовало находиться в Белфасте.

— А, я знаю его, — сказал Джон. — Он приставал ко мне днем. Клянчил деньги на поезд до Голуэя.

— И ты дал?

— Нет, — просто ответил Джон. — Ну, может, шиллинг…

Тут случилось самое худшее. Демонический нищий задрал голову, заметил нас и — готов поклясться — помахал нам ручкой.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не помахать в ответ. На моих губах заиграла болезненная ухмылка.

— Уже неохота из отеля выходить, — сказал я.

— В самом деле, похолодало. — Джон надевал пальто.

— Нет, — сказал я. — Дело не в холоде, а в них.

И мы снова выглянули в окно,

По мощеной дублинской улице разгуливал ночной ветер, гоняя сажу от Тринити-колледжа до парка Святого Стефана. Двое торчали, как мумии, напротив, у кондитерской. Еще один околачивался на углу — руки засунуты в карманы, ощупывают глубоко погребенные кости, вместо бороды — сосульки. Дальше, в подъезде, — ворох старых газет, который зашевелится, словно куча мышей, и пожелает доброго вечера, если пройти мимо. У входа в отель, словно тепличная роза, стояла знойная женщина — сила природы.