Дэмономания - Краули Джон

Затем он сел, расчистил место на заваленном письменном столе, взял добрый пергамент и новые перья и самым красивым почерком написал послание своей Королеве.

На плечо ему положила руку супруга: «Муженек, здесь внизу каретник, за которым ты посылал. И такелажник тоже пришел».

«Да. Сейчас, сейчас».

Он остановился, поглаживая нос кончиком пера; не меньше года прошло с тех пор, как сэр Эдвард Дайер доставил ему письмо из Англии, намекнув, что королева может принять Ди с благосклонностью. Он писал за Келли, как за себя, но он уже не знал Келли.

Он завершил письмо комплиментами, подписал его и посыпал песком.

Ответа придется дожидаться долго, если он вообще придет. Ди надеялся, что королевское письмо станет охранной грамотой в этой стране и приглашением на родину. Хотя бы.

Эдварду Дайеру, письмоносцу, он рассказал больше — для пересказа лично королеве и Берли^{388} — о золоте и ветре: ветре, что рассеял врагов королевы. Вот об этом, советовал он Дайеру, рассказывайте очень осторожно. Ведь всякому известно, кто управляет разрушительными ветрами, при чьем содействии это вершится.

Тем временем предстояло многое собрать и приготовить, со многими попрощаться — и не всегда открыто. «Меня вызывают, — сказал он герцогу Рожмберку. — Я долго пробыл на чужбине, и королева, которой я обязан службою, зовет меня на родину».

Он молвил это с достоинством и сожалением, и герцог кивнул, заверив старика в своем неизменном восхищении; он предложил всяческую помощь в подготовке к путешествию. Ди попросил лишь об одном: чтобы это какое-то время оставалось тайной. Герцог еще раз кивнул. После чего поспешно, насколько то было совместимо с торжественно-печальным расставанием, уехал в Прагу к Келли. Ди из надвратного покоя (горн уже не горел) наблюдал, как уносится карета герцога: кучер свищет кнутом, скачут форейторы, цепко держатся на запятках лакеи.

Домой, домой, напевала Джейн Ди, раскладывая по сундукам красивые новые платья и простенькие старые, а также черенки с герцогского огорода; домой, домой, назад домой, тра-ля-ля-ля. Она уложила те вещи, которые еще могли носить дети, — двое младших родились здесь и говорили на prager Deutsch^[69] свободнее, чем по-английски, бедняжки; она уселась посреди тюков и сундуков, закрыла лицо передником и выплакалась за все эти годы.

«Император, — сказал доктор Ди, — желает, чтобы ты вернулся к нему в Прагу».

Он нашел волчонка на кухне — тот стоял со своей клюкой в углу у печки. Ян часто бывал здесь — в тепле, среди множества запахов, рядом с людьми, говорившими на знакомом с детства языке.

«Император отдал тебя на мое попечение, — сказал Ди, — потому что я обещал вылечить тебя от душевной болезни. От меланхолии, уверенности в том, что ты волк. У меня не получилось. Он хочет, чтобы ты вернулся».

Ян смотрел старику в лицо, словно пытался прочесть объяснение.

«Как я перестану быть собой», — сказал он, помолчав.

«Вот и император тоже не может. Я уезжаю из этой страны, и нам придется расстаться».

«Тогда, — сказал парнишка, — когда вы придете ко мне завтра, меня здесь не будет».

Джон Ди не ответил ничего и не выразил согласия.

«Вам не удержать меня взаперти», — сказал Ян.

«Не удержать. Но подумай. Идти тебе некуда. Тебя будут преследовать по всему христианскому миру. К тому же ты везде будешь чужим, тебя заметят и выдадут. Если уж уходить, то уходить далеко».