Дэмономания - Краули Джон

Ах ты, остолоп, подумал он. Ты что, рехнулся?

Пробудись, сказал он себе, словно кому-то другому, затем повторил: пробудись. Моргая, разинув рот, словно и впрямь просыпаясь, он глядел на придорожные заросли сладко-горького паслена, черные обмороженные ветви, оранжевые и красные ягоды; он долго смотрел на них. Изо рта пар, в ушах — грай ворон, уверяющих друг друга, что они и вправду здесь; и день начался. Вот и все.

Он развернулся и начал спуск. Черный пес (местный обитатель) смотрел ему вслед. В разных ботинках, как один из тех героев, что отправляются на Счастливые Острова или в страну мертвых, чтобы найти цветок или руно, и возвращаются на землю с одной обутой ногой, а второй босой, одна оборачивается раздвоенным копытом, а вторая остается человеческой ногой. Однако руки у меня пусты, подумал Пирс, как и небо. Вернусь домой, подумал он, позвоню маме во Флориду. Поеду навестить ее; пусть ответит на кое-какие вопросы, пусть расскажет; расспрошу, и пусть расскажет, расскажет…

Бобби.

Вот как ее звали. Бобби, как ее там по фамилии, Бобби… Словно упрямый камень, поддавшись наконец давлению рычага, откатился в сторону, и Пирс, не удивившись, обнаружил ее имя: Бобби Шафто.

Бобби Шафто уплыла^{555} Сердцу моему мила Замуж выйдет за меня Крошка Бобби Шафто. Вот ее имя, а внутри его Пирс увидел имя своего воображаемого сына.

Ему стало легче, как не бывало уже много дней и недель. И шаги вниз по склону оказались легки, словно он скользил на дюйм от земной тверди, как малютка Енос; так бывает во снах. Скоро пройдет, наверное: ведь его долг еще не выполнен и даже точно не определен; он знал и это — и старался сохранить в памяти все, что видел, спускаясь к речной дороге: солнце в буром папоротнике, сиянием растопившее мороз; пронизанную лучами облую тушу тумана над лежащей навзничь рекой; старый зеленый грузовик на подъездной аллее, пыхтевший выхлопной трубой в ожидании хозяина, — так, чтобы потом, когда все это уйдет, вспомнить, что понял хотя бы на миг. Он хотел запомнить, он молился об этом. Однако еще до наступления ночи он вновь беспомощно попытается взвалить на себя прежнюю ношу, asinus portans mysterium, и понесет ее дальше, чем кто-нибудь мог бы представить.

В психотерапевтическом центре «Лесная чаща» проснулась Сэм Мучо. Было шесть утра; случилось так, что в это время часы в главной гостиной остановились — у них кончился завод. Сэм не удивилась тому, что проснулась намного раньше всех остальных. Прошло шестнадцать часов с того времени, как она в последний раз приняла лекарство.

В уборной оставили свет, дверь туда была почти прикрыта, свет пробивался по щели тоненькой буквой «L». Она была далеко, за дверью холла и дальше по коридору, но Сэм ее видела. «Сикать» — так называла эту нужду миссис Писки. Сэм на четвереньках выбралась из спального мешка и оглядела спящих, так и не разобравшись, которая из темных груд — ее отец. Она пробиралась между ними на четвереньках; кто-то пошевелился и вновь затих; когда все остались позади, она встала и прошла по коридору в уборную. Сэм почти сразу ощутила привкус огромности, но не узнала его, спутав с непривычностью большого темного здания. Только потом она распознала его.

Свидетелем приступа Сэм стала молодая женщина из Конурбаны. Она услышала, как Сэм вскрикнула где-то за дверью «Папа!», голос разбудил ее, но Майк не проснулся; она не могла понять, откуда крик, а дойдя до уборной, увидела, как Сэм падает.

Женщина крикнула: «О боже мой!» Затем позвала Майка.

Он вскочил, запутавшись в спальном мешке, поднялось еще несколько человек, и они добрались до уборной раньше его, но расступились, пропуская Майка.

Сэм застыла на руках у женщины с гримасой на лице. Женщина тоже застыла, и лицо ее исказилось от страха, нет, от ужаса.

— Все нормально, — приговаривал Майк. — Все нормально. Все нормально.

Он забрал Сэм. Она замочила ночную рубашку; она была в жару; ее сотряс спазм, словно жесткая конструкция, в которую она превратилась, рушилась изнутри.

— Она может проглотить язык, — сказал кто-то. — Надо открыть ей рот.

— Нет, — сказал Майк. — Нет, все нормально.

Кто-то начал молиться. Остальные присоединились, словно вспомнив о таком средстве, и Сэм вдруг обмякла в руках Майка, превратилась в обычное дитя человеческое. Она открыла глаза.

— Все хорошо, солнышко, — сказал Майк. — Все хорошо.