Дэмономания - Краули Джон

Он — последний.

Осталось миновать только влажную Луну, пузырь, полный воды: все скорби и родовые муки собраны здесь; странно, что, ступив на нее, люди нашли одну лишь сухую пыль, — но, впрочем, души их были отягощены телами и заключены в лунные скафандры, а значит, возвращение сильно разнилось с прибытием; куда бы мы ни возвращались во плоти и при жизни, не узнаём ли, что сокровища исчезли, а сундуки пусты?

Там, в сфере Луны, душа наша замирает на время, сдерживая слезы; дивится зелено-голубой Земле и ее оболочкам из воздуха, огня и воды. Душа уж не помнит, отчего не хочет следовать дальше; обремененная уродливой ношей, но притерпевшаяся к ней, она полна беспокойством и томится по дому, однако решает, что это не более чем дрожь предвкушения, когда уже виден конец долгого пути; думает она и о теплой утробе и ее водах. Ну так давайте скорее покончим с этим.

И не может ли потом, много времени спустя, случиться так, что, став взрослым и забыв обо всем — как забыли те, кто смотрел в небо во дворе Дальней Заимки, хотя их души именно так и обрели нынешний облик, — ты встретишь ту, что проделала тот же путь, хотя и в иное время, сквозь схожие, но все же иные небеса? Ту, чья растущая душа была создана из всего, что ты упустил, в чем нуждался, но так и не обрел, чего не можешь понять и назвать, но узнаёшь при встрече и чувствуешь, что близок наконец к совершенной полноте, и знаешь, знаешь наверняка, что, чем дольше ты рядом с этой душой, дополняющей твою душу, тем ближе к исцелению?

О, бойся тогда.

Молодая луна уже взошла и погасила все звезды, кроме самых ярких, когда Роз Райдер, несколько часов спустя, въезжала в ворота имения Винтергальтеров; ворота были открыты, большой желтый дом, украшенный лепниной, спал. Она повернула в сторону домика Пирса, выключив фары; высокая некошеная трава казалась в лунном свете белой и полной жизни. Роз выключила мотор «гадюки», заехав на последний подъем перед маленьким бунгало, и подкатила к домику очень тихо (слышен был шелест травы о раму машины). В домике свет не горел.

Она пришла, не в силах не прийти к нему, но теперь старалась не шуметь, словно боялась его разбудить. На тормоз она не давила, машина, докатившись до стоянки, остановилась сама, и Роз вышла из нее. Оставь она ее здесь до утра, росой покроются сиденья, и руль, и томик стихов (Рильке), и Библия (короля Иакова), лежащие на полу. Время года наступило такое, что пора уж ставить верх на машину, давно пора.

Роз приближалась к своей цели кругами, но не всегда из осторожности. Да, порой из осторожности, как и всякий смышленый зверь, когда подбирается к найденной пище: что за щедрый подарок такой, почему так беспечно брошен, не лучше ли удрать. Но чаще причина была иной; в таких случаях она ходила кругами, приближалась, отступала и вновь приближалась, ждала: ждала, пока сила, что ее притягивает, не преодолеет силу, удерживающую ее (а знала, что это случится). Она ходила, сужая круги, до тех пор, пока не оказывалась достаточно близко, чтобы попасться.

Она подошла к двери, но не постучала, не открыла и не позвала в замочную скважину, а постояла немного, прислушиваясь скорее к чему-то в себе самой, чем к тому, что могло донестись из дома. (Пирс видел — вообразил, — как она стояла, опустив голову, приоткрыв рот, скрестив руки.) Потом она отступила от двери на лунный свет, в котором ее короткое красное платье почернело, глаза вспыхнули, а смуглая кожа сделалась бледной (Пирсу и это было видно, и узенький браслет часов на запястье; он увидел даже — возможно, не сразу, а разглядел позже, через годы, вспоминая этот момент, — блеск на губе от касания языка), обошла дом и оказалась в тени сосен.

Пирс недвижно лежал в постели с открытыми глазами, проснувшись из-за… что же его разбудило? Приближение машины и внезапная тишина (когда-то он удивился, поняв, что шум машины можно распознать так же, как знакомую походку), хлопок дверцы или просто изменение вселенского spiritus, заполнявшего промежуток между ним и ею? Вот она подошла к веранде на заднем дворе, и Пирсу показалось, что она хочет открыть стеклянную дверь, как они сделали вместе в прежнем мире, где встретились впервые. Не вошла ли она оттуда? От окна спальни послышался шум, и Пирс вздрогнул, но это не она — летучая мышь или жук. Он устремил свой дух навстречу ей.

Однажды, когда ей было лет двенадцать, ну тринадцать, ее отец жег кустарник на участке, долго простоявшем в запустении, а они с братом помогали направлять огонь. То ли день был негожим, то ли ветер внезапно усилился; а может, у нее просто не было сноровки, навыка подчинения огня — огромного и опасного, как дрессированный тигр; она так и не заметила, когда он вырвался на волю, просто работала бешено вдоль периметра рядом с мужчинами, сгребая сушняк и бросая его в жадную пасть, как вдруг страшный жар опалил ей лицо и веки (ресницы потом от прикосновения рассыпались в пепел), и тогда только она прекратила борьбу и замерла в его ауре, едва дыша, а соски ее отвердели (отец с братом тоже перестали работать, уставившись на нее; теперь ей казалось, что ее возбуждение передалось им): все существо ее словно сжимала огромная рука, готовая вот-вот стиснуть окончательно.