Дэмономания - Краули Джон

«Не верю, — ответил Джон Ди. — Не верю, что Бог даровал Дьяволу такую силу, а Дьявол смог одарить ею своих слуг. Бог, заботясь о нас, не допустит этого. Во что бы там ни верили бедные, сбитые с толку женщины. Или что бы им ни внушали. Прочтите Вируса^{214}, de prestigiis dæmonum, о дьявольских уловках».

«Жан Боден утверждает иное, — раздраженно сказал священник, — приводя не менее убедительные цитаты».

«Мужчина или женщина, возомнившие себя волками, — сказал Джон Ди, — страдают меланхолией особого рода. Очень сильной, страшной меланхолией. Волк, которым он себя мнит, есть лишь внутренняя форма, облик этой меланхолии. Знаете, как они часто говорят: волчья шкура у меня изнутри».^{215}

При этом император, шедший рядом с ним по узкой лестнице, издал тихий возглас, всхлипнул, как ребенок или щенок: один лишь возглас, но лицо его не изменилось. Слышал это только Джон Ди. Император сам всю жизнь страдал от меланхолии.

«И с тем согласны все древние авторы, — продолжал Ди. — Физические признаки хорошо известны: сухость во рту и глазах, ненасытная жажда, ночная бессонница. Навязчивые мысли о кладбищах и трупах».

«Ведьмы не могут плакать, — заметил императорский лекарь. — Это также хорошо известно».

«Morbus lupinus,^[44] — ответил Ди, — сочетание звезд, соответствующим образом сформировавшее дух. Вернее сказать, несоответствующим образом. Поэтому они верят, что превращаются в животных и ведут себя по-звериному».

«Почему же тогда, — спросил священник, — те, кто смотрит на оборотня, видят не человека, полагающего себя волком, а самого волка?»

«Вопрос в том, — перебил лекарь, — могут ли ведьмы сами превращаться в животных — волков, мышей, мух и всяких прочих (чему есть свидетельства) — и бродить, причиняя вред; или же люди видят лишь phantasticum^{216}, то есть проекцию духа, посылаемую спящей ведьмой».

«Как же тогда винить ведьму в волчьих преступлениях, если она лежит, спит и просто видит сны? — Священник возвысил голос. — Что же нам, прощать их всех и выпускать на волю?»

Император успокоил их мановением руки. Спуск продолжался. Из склепов, мимо которых они проходили, слышался звон кандалов и звуки, напоминавшие дыхание или стоны умирающего. Джон Ди слыхал, хоть и не верил, что здесь, в маленьких камерах Белой Башни, томились мошенники или нерадивые алхимики, не сумевшие сделать то, что обещали императору. Влажность возрастала: они спустились ниже уровня земли, и свет проникал сюда только через длинные дымоходы. Стражники остановились у двери, очень прочной и толстой, судя по мокрым шляпкам гвоздей; в ней было проделано окошечко — такое маленькое, только руку просунуть, — но и оно оказалось зарешечено.

«Загляните», — сказал император.

Джон Ди приблизился к окошечку. Днем раньше его срочно вызвали к императору^{217}, передав приглашение через сэра Эдварда (так теперь звали Келли), чтобы Ди дал владыке совет по поводу случая, оказавшегося не под силу его лекарям. Эдвард Келли говорил богемцам, что для Яна Девуса, doctor sapientissimus,^[45] непосильных случаев не бывает, а к Келли теперь прислушивались, и вот так Джон Ди оказался в этом страшном месте: если же у него ничего не получится, он вполне может здесь и остаться.

В маленькой комнате с каменными стенами, на каменном ложе почти в полной темноте сидел юноша. Он свернулся в дрожащий комок, насколько позволяли кандалы на запястьях и шее. По причине слабого освещения его широко открытые, испуганные глаза заметно светились, белые на фоне темного лица.

«Схвачен в своей постели, в деревеньке, что в Исполиновых горах^{218}, двадцать ночей назад, — сказал лекарь. — Императорские егеря шли по капелькам крови, что вели из волчьей ловушки, вскоре после того, как на стадо овец неподалеку напал волк и убил ягненка. След привел к деревне. Его нашли в постели среди окровавленных простыней».

«Нагого, — добавил священник. — Рот его до сих пор в крови».

«Мы можем отворить дверь?»

«Отворите», — велел император.

После кратчайшей заминки, которой император даже не успел заметить, по бокам от двери встали стражники, вперед вышел надзиратель, и факел поднесли поближе.

Дверь открыли.

Волк не набросился на них. Он отпрянул, волоча за собой цепи по каменному полу: жутчайший из всех звуков. Темные волосы слиплись, возможно, от крови, нагота была прикрыта тряпкой не то накидкой. Джону Ди вспомнились не волки, а изувеченный лисенок, которого нашли и замучили мальчишки в Мортлейке: большие глаза и открытый рот, который едва дышал. Такой тихий и слабый. Рейнар^{219}. Они затравили его собаками.