Скрипка - Райс Энн

– Передай мне трубку, – сказала я. Остальные сгрудились вокруг.

Все оказалось так, как я думала Тетушка Анна Белл, которой было уже далеко за восемьдесят, решила, что среди ночи ей кто-то звонил. Номера не оставили, откуда звонили – непонятно.

– Она говорит, голос был едва слышен, но уверена, что это голос Фей.

– Что-нибудь просили передать?

– Нет, ничего.

– Я хочу сейчас же поехать домой, – сказала Катринка.

Я засыпала Грейди вопросами. Искаженный голос, похожий на голос Фей, бессмысленный звонок, никакой информации, откуда звонили – неизвестно. А как же телефонный счет? Пока не пришел. Все равно толку от него будет мало: тетушка Анна Белл давно потеряла свою карточку, и кто-то из Бирмингема, штат Алабама, теперь звонит по ней во все города.

– Нужно, чтобы кто-нибудь там дежурил, – сказал Мартин. – Один у телефона тетушки Анны Белл, а второй – дома. Вдруг Фей снова позвонит.

– Я еду домой, – сказала Катринка.

– Зачем? – спросила я, вешая трубку. – Чтобы сидеть там и ждать изо дня в день на случай, если она снова позвонит нам?

Сестры посмотрели на меня.

– Я знаю, – прошептала я. – Раньше не знала, а теперь знаю. И очень на нее сердита.

Последовало молчание.

– Как она могла так поступить… – произнесла я.

– Не говори того, о чем потом пожалеешь, – сказал Мартин.

– Может быть, действительно звонила Фей, – сказал Гленн. – Послушайте, я сам здорово раздосадован и готов поехать домой. Я не против вернуться на Сент-Чарльз и подождать звонка от Фей. Я поеду. Только не просите меня составить компанию тетушке Анне Белл. Триана, ты отправляйся в Манаус. Ты вместе с Мартином и Роз.

– Да, я хочу поехать, – сказала я. – Мы проделали такой далекий путь, и мне очень нравится этот край. Я еду в Манаус. Я должна поехать.

Катринка и Гленн уехали.

Мартин остался, чтобы организовать благотворительный концерт в Манаусе, а Роз поехала со мной. Все помнили о Фей. Полет в Манаус длился три часа.

«Театро Амазонес» оказался жемчужиной – он был меньше, чем величественное мраморное сооружение в Рио, но был так же восхитителен и очень необычен, с решеткой в виде кофейных листьев, теми самыми бархатными креслами, которые я видела в фильме «Фицкарралдо», фресками индейцев и убранством, в котором искусство этой земли тесно переплелось с барокко по воле смелого и безумного торговца каучуком, который и построил театр.

Казалось, будто все в этой стране, или почти все, создано, как в Новом Орлеане, не одной группой энтузиастов или силовой группой, а каким-то одиночкой, причем сумасшедшим.

Это был поразительный концерт. Призраки не появились. Вообще никаких призраков. И музыка теперь приобрела направление, и я уже чувствовала, куда она течет, и не тонула в ней. Я неслась вместе с потоком. И не боялась сочных красок.

На площади стояла церковь Святого Себастьяна. Пока шел дождь, я просидела в ней час, думая о Карле, думая о многих вещах, о том, как изменилась моя музыка и что теперь я научилась запоминать, что играла накануне, или, по крайней мере, слышать слабое эхо того, что было сыграно.

На следующий день мы с Роз гуляли вдоль гавани. Город Манаус был таким же непредсказуемым, как и его оперный театр, и напоминал мне Новый Орлеан сороковых, когда я была совсем маленькой девочкой, а наш город был настоящим портом и в каждом доке стояли корабли вроде этих.

Паромы развозили сотни рабочих по домам в их деревни. Уличные торговцы предлагали всякую мелочь, которую обычно привозят моряки: батарейки для карманных фонариков, аудиокассеты, шариковые ручки. В мое время самым ходовым товаром были зажигалки с голыми женщинами. Я вспомнила, что эту ерунду можно было купить у таможни.

Никаких звонков из Штатов.

Можно ли это считать зловещим признаком? Или, наоборот, это хорошо? А может быть, это вообще ничего не означает?

В Манаусе протекала река Негро. Когда мы вылетели обратно в Рио, то видели то место, где соединяются черные и белые воды, создавая Амазонку.

В отеле «Копакабана» нас ждала записка. Я развернула ее, ожидая прочесть какую-то трагическую новость, и внезапно почувствовала слабость.

Но в записке не шла речь о Фей. Старинный затейливый почерк, каким писали в восемнадцатом веке.

«Я должен увидеть тебя. Приходи в старый отель. Обещаю, я не буду пытаться причинить тебе зло. Твой Стефан».

Я озадаченно уставилась на записку.

– Поднимайся в номер, – велела я сестре.