Город богов - Крючкова Ольга Евгеньевна

– Дорогой отец, неужели с Риккардо Мендоса может хоть что-то случиться?.. Никогда не поверю…

Алонзо усмехнулся.

– Если бы ты не была моей дочерью, то я невольно подумал бы…

– Что?! – перебила его Джованна. – Я влюблена в Мендосу?

– Вот именно, – подтвердил Алонзо и сожалением вздохнул. – Я чувствую, что ужин безвозвратно испорчен. Не хватало ещё проблем перед отъездом… – недовольно проворчал он, не спеша принимать припозднившегося визитёра. – Ужинай без меня, я приму Мендосу в кабинете.

Он сделал повелительный жест своему мажордому и тот поспешил прочь, дабы известить визитёра, что его всё-таки примут.

Риккардо не удалось хоть краем глаза увидеть юную прелестницу, лишившую его покоя и фактически рассудка. Ибо в былые времена Мендоса отличался изрядным хладнокровием. Его проводили в кабинет дель Гарсии. Хозяин встретил нежданного гостя, сидя в просторном кожаном кресле с бокалом вина в руке.

– Простите меня, дон Гарсия, за столь поздний визит, – как можно спокойнее произнёс Мендоса.

Алонзо сделал приглашающий жест, указав на соседнее кресло. Риккардо почтительно поклонился, поспешив расположиться в нём.

– Признаться, amigo^[87], я удивлён… – произнёс Алонзо, сдерживая недовольство.

Из-за роскошной портьеры появился слуга-креол, державший серебряный поднос с двумя бокалами, наполненными испанским вином.

– Угощайтесь… – предложил Алонзо.

– Благодарю… – Риккардо принял услужливо поданный бокал и залпом осушил его.

– О-о-о! – воскликнул хозяин. – Да вы, amigo, явно взволнованы!

– Вы на редкость внимательны, дон Гарсия… Я не просто взволнован, я взбешён! – признался гость, не в силах сдерживать свой гнев и обиду.

– Что же тому виной? – невозмутимо поинтересовался энкомендеро и пригубил вино.

– Ваш отъезд в Асунсьон…

Алонзо округлил глаза.

– Почему же?

Мендоса глубоко вздохнул и, собравшись с силами, признался:

– Я знаю, что вы намерены устроить судьбу Джованны…

Глаза Алонзо округлились ещё больше.

– Намерен! А почему это тебя так интересует?! Ты переходишь границы дозволенного! – грубо заметил он.

– Разумеется… Простите меня, дон Гарсия… Я позволил себе лишнего…

Хозяин милостиво кивнул гостю.

– Так и быть объяснись… – снизошёл он.

Мендоса поднялся с кресла и произнёс:

– Я люблю вашу дочь… и прошу её руки…

Дон Гарсия воззрился на гостя немигающим взором. Прошло несколько минут…

Наконец он возопил:

– Мендоса, ты любишь мою дочь?! Её невозможно не любить! Она красавица! Но как ты посмел просить её руки?

В ярости он отбросил бокал, тот упал и разбился. Остатки вина залили прекрасный ковёр…

– Да, я дерзок! Но я не могу смириться с тем, что Джованна будет принадлежать другому!

– Ты лишился рассудка, Мендоса! – Алонзо, дрожа от гнева, поднялся с кресла. – Ты – нищий идальго! Комендант крепости! Торговец рабами!

Мендоса замер. Он и подумать не мог, что дону Гарсии известно о его незаконном промысле.

– Я знаю про тебя всё, щенок! – возопил Алонзо, забыв все приличия. – Ты снюхался с португальцами! Да одно моё слово и ты окажешься на виселице! Эмиссар сам накинет её на твою шею!

Но природное хладнокровие взяло верх, Риккардо ледяным тоном произнёс:

– Не вы ли покупали у меня рабов, дон Алонзо? Неужели забыли? Так, что мы связаны с вами одной ниточкой. Если эмиссар узнает о моих незаконных действиях, то недруги и завистники насладятся вашим падением!

– Ты смеешь угрожать мне, щенок! – ярился дон Гарсия.

– Отнюдь! Я пришёл сюда не угрожать, а просить руки Джованны.

– Что ты можешь ей предложить? Жизнь в захудалой крепости?

– Я могу построить дом в Асунсьоне… И достойно содержать жену.

– На какие доходы? – не унимался дон Гарсия. – Полученные от торговли рабами? Нечего сказать, достойное занятие для идальго. К тому же мне стало известно, что ты не можешь вернуться в Испанию…

Мендоса почувствовал, что его сердце сковал холод: Дон Гарсия всё знал. Джованна потеряна для него навсегда…

– Прочь отсюда! Иначе я позову своих телохранителей.

Портьера слегка колыхнулась, из-за неё появились три здоровенных креола, в их силе Мендоса не сомневался.

Ему ничего не оставалось делать, как откланяться и навсегда покинуть асьенду. Скажи он ещё хоть слово, креолы бы расправились с ним, а затем бросили в сельве, обвинив в убийстве индейцев.