Таня Гроттер и молот Перуна - Емец Дмитрий

– Что-то у тебя костеростки какие-то не такие… Не в своем уме! – осторожно сказала Таня.

– Еще бы! – хмыкнул Ванька. – Я их сглазил! Только – тшш! – Ягге не говори. Она меня убьет.

– Зачем ты их сглазил?

– Не знаю. Щекотались они, щекотались, вот и я решил проверить, подействует на них сглаз или нет. Подействовал, – со вздохом признался Валялкин и щелчком сшиб костеростку у себя с колена.

– А если рука теперь не срастется? – спросила Таня.

– Срастется! У лопухоидов же как-то срастается, – произнес Ванька.

Кто-то постучал. В магпункт вошла Лиза Зализина. Делая вид, что не замечает Таню, она поздоровалась с Ягге и подошла к Ваньке.

– Вот я тебе варенья принесла! Ты же все время голодный! – сказала она, ставя на тумбочку банку.

– Спасибо! – поблагодарил Валялкин. – О, и даже с ложкой! Здорово!

Почему-то Таню ужасно рассердило, что Ванька не отказался, хотя, с другой стороны, она отлично понимала, что впихивать банку обратно Зализиной, играя в дурацкую игру «возьми – не возьму, да бери – да ни за что!», было бы с его стороны глупо.

– Разве в магпункте не кормят? – спросила она в пространство, ни к кому не обращаясь.

Зализина проигнорировала ее вопрос. Она вообще изо всех сил делала вид, что Тани не существует в природе.

– Как твое здоровье? Нога не болит? – спросила она у Ваньки.

– Уже лучше, – сказал Ванька.

– Срастается?

– Да вроде…

Видно было, что Ванька находится в замешательстве. Грубить Зализиной ему не хотелось, одновременно он ощущал, что Тане вся эта ситуация здорово не нравится.

– Хочешь, я тебе на ногу пошепчу? Я умею! – предложила Лиза.

– У Ваньки, между прочим, с ногами все в порядке. У него, если кто-то обратил внимание, гипс на руке, – сказала Таня.

– Как-то здесь шумно. Зудильник, что ли, где-то работает? Слышишь, какой противный голос? Наверное, для хмырей программа, – удивилась Зализина, оглядывая стены.

Это было уже слишком. Во всяком случае, для Тани, и Ванька это понял.

– Не надо, Лиз! Ягге меня лечит. И вообще мои костеростки малость того… уже, короче, нашептанные… – отказался он.

– Я все равно пошепчу! Это называется «перекрестная магия». Когда шепчешь на ногу – выздоравливает рука, и наоборот, – упрямо сказала Зализина, не собиравшаяся сдаваться.

– В присутствии третьего не шепчутся. И вообще, надеюсь, приворотного зелья в варенье нет? – не удержавшись, громко спросила Таня.

Зализина раздраженно посмотрела на нее.

– Нет, только стрихнин… – сказала она.

– О, меня наконец заметили! Какое счастье! Здравствуй, Лиза! – обрадовалась Таня.

– Не доводи меня, Гроттерша! – рассердилась Зализина.

– Это ты меня не доводи! Я, между прочим, темная. Вот и делай выводы. На любого из вас, беленьких, мне начхать! – произнесла Таня.

Лизка и даже Ванька с удивлением уставилась на Таню.

– Неужели тебе нравится среди темных? – не выдержала Зализина.

– А то как же! Я их обожаю! Нам что темные искры, что магия вуду… Это вы трясетесь, как кленовые листы, как бы чего не вышло! – заявила Таня.

Она была уверена, что соврала, но через некоторое время почувствовала, что сказала правду. Она настолько прижилась на темном отделении, что порой даже испытывала удовольствие, произнося запрещенные для светлых магов заклинания и выбрасывая после этого яркую красную искру. Да что же такое с ней происходит?

Неужели прав был Сарданапал, когда говорил, что ее никто не переводил на темное отделение, а она сама перешла, следуя своим склонностям?

«Нет, я не хочу! Не буду!» – с испугом подумала она.

«Хочешь! – уверенно сказал невесть кому принадлежавший голос внутри. – Хочешь! И будешь!»

На другой день утром в школе волшебства для трудновоспитуемых юных волшебников прощались с Гробыней, возвращавшейся к лопухоидам. Это происходило в Зале Двух Стихий. Склепова стояла в центре Зала, почти у огненной границы, прежде разделявшей добро и зло, но погасшей в момент, когда скифский меч разрубил волос Древнира.

Каждый переживал расставание с Гробыней по-своему, в меру своей внутренней скорби и способности ощущать чужую боль.

Роковой красавчик Жора Жикин вздыхал, размышляя, что свидание, назначенное на вторник, теперь никогда уже не состоится, и раз так, то не вписать ли в освободившуюся строчку Дусю Пупсикову или Катю Лоткову. Но Лоткова, скорее всего, снова продинамит, так что правильнее будет подстраховаться кем-нибудь вроде Попугаевой. Уж она-то точно придет, да еще на полтора часа раньше.

Пипа смотрела на Гробыню с недоумением. Она сама не так давно жила среди лопухоидов и потому не в полной мере понимала трагедию происходящего. «Ну к лопухоидам так к лопухоидам! Столько народу без магии живет – и ничего!» – говорил весь ее вид.

Зато страдающий Гуня Гломов, один искренне любивший Гробыню, рыдал в голос, не просто рыдал, а ревел, как раненый медведь.

– Зачем я тогда оставил ее одну? Зачем? Это я во всем виноват, я! – повторял он, и его огромные плечи содрогались.

Гломов не боялся показаться смешным, да, по правде, совсем и не казался. Один Семь-Пень-Дыр захотел было сравнить Гуню с плаксивой девчонкой, но благоразумно передумал. Пень был молод, и ему хотелось жить.

Сама Гробыня стояла потупившись, ни на кого не глядя и лишь переступала иногда с ноги на ногу. Глаза у нее покраснели, но слез не было видно. У ее ноги громоздилась небольшая горка из двух чемоданов и рюкзака – все, что она увозила с собой из Тибидохса.

– Ишь! Каменная! – громким шепотом, разнесшимся по Залу в полной тишине, укоризненно сказала Ягге.

Великая Зуби и Медузия разом оглянулись на нее.

Таня, хорошо изучившая Гробыню за те четыре года, что они жили в одной комнате, знала, чего на самом деле той стоит теперь держаться. Сегодня обе – и Таня, и Гробыня – не спали всю ночь. Склепова то злилась, то кричала, то прощалась с Пажом, а под конец уже просто рыдала в голос, уткнувшись головой Тане в колени. Они расставались не то чтобы подругами, подругами-то они как раз никогда не были, но чем-то большим: людьми сблизившимися, свыкшимися и хорошо понимающими друг друга. Таня знала, что Гробыня будет писать ей длинные письма. Знала и то, что будет ей отвечать.

Сейчас Гробыня просто была уже обессилена и равнодушна ко всему, точно приговоренный к смерти, отчаявшийся получить помилование и ощущающий неотвратимые шаги палача.

Вперед выступил Сарданапал. Он был взволнован, красен. Оба его уса шевелились, не останавливаясь ни на секунду.

– Мы впервые делаем это, – сурово начал академик. – Впервые отправляем в мир лопухоидов девочку, которая проучилась у нас так долго. Отправляем, не зная, вернется ли она когда-нибудь. Но другого выхода нет. Закон Древнира не может быть нарушен. Маг может жить только среди магов, а лишившийся магии должен вернуться к обычным людям. Подобное должно существовать среди подобного, а равное среди равного. Этот закон непреложен. Любое отступление от него гибельно.

Гробыня издала громкий судорожный звук – не то плач, не то всхлип, не то стон, не то крик.

Академик с беспокойством оглянулся на нее. Вся его наносная суровость мгновенно исчезла.

– Да пойми же, что не можем мы! Нельзя!.. – сказал он, точно оправдываясь. – Нельзя не потому, что я формалист, а Древнир выживший из ума маг, написавший нелепые законы! Нельзя – потому, что это противоречит законам самого бытия. Да ты просто не выживешь здесь без магии! Могу лишь обещать, что лично сделаю все возможное, чтобы вернуть тебе твои способности… А теперь прощай, хотя я лично надеюсь, что все же «до свидания»…

Академик отвернулся и сделал знак Поклепу.

– НЕЕ-ЕЕТ! НЕЕЕТ! Не надо! – вдруг страшно завизжала Гробыня, бросаясь к Сарданапалу и пытаясь ухватиться за него руками. Выдержка изменила ей.

Сарданапал отшатнулся.

– Поклеп! – торопливо крикнул он. – Поклеп!

Завуч, давно нетерпеливо шевеливший кустистыми бровями и ждавший своего часа, шагнул к Гробыне и громко произнес заклинание принудительной телепортации.

– Сгиниум визио мео! – прогремел на весь зал его голос.

Искры, посыпавшиеся из его перстня, окружили Гробыню плотным коконом. Спасаясь от ожога, она вынуждена была запахнуться в куртку и закрыть лицо. Несколько мгновений Склепова все еще стояла посреди зала, а потом ярко полыхнувшая красная вспышка унесла ее прочь, в мир лопухоидов.

– Поклеп! Разве нельзя было сделать это как-нибудь иначе. Деликатнее, мягче? – укоризненно спросила Великая Зуби.

Завуч злобно пробуравил ее маленькими глазками.

– Мягче? Вот и занялась бы сама! Можно подумать, один я знаю заклинание. Вечно на меня сваливают всю самую мерзкую работу, а потом упрекают в недостатке человечности. Ненавижу это проклятое ханжество! Если уж поставили меня расхлебывать грязь – я буду делать это как умею… Всем все ясно?