Таня Гроттер и молот Перуна - Емец Дмитрий

А да… вчера звонил Шейх Спиря Эль Алям. Этот жук как-то разнюхал мой лопухоидный номер телефона. Шейх Спиря Эль Алям – это у него имя такое полное! Я с ним совсем замучилась! Он только позвонит, сразу права начинает качать.

Эта вонючка не понимает моих извращений оригинальности! Ему, видите ли, не нравятся мои письма! Они очень короткие! И вообще будто бы не я их пишу, а перо-самописка! Теперь я удовлетворю одну из его главных потребностей, я напишу ему письмо на простыне фломастером. И нарочно напишу мелко-мелко!

Да, Гроттерша, тренировки-то продолжаются? Кого в команду вместо меня взяли? Хорошо он (она, оно) играет или не очень?.. По правде, я ведь была жуткая трусиха, все время боялась, что меня дракон сожрет или нос мне сломают, так что толку от меня было мало. И с какой радости только Соловей меня держал в команде, никак не пойму? Мне Ритка как-то брякнула, что, может, он потому меня терпит, что на мои юбочки судьи отвлекаются и Бессмертник Кощеев меньше придирается, когда я на поле…

Эти старикашки, между нами, жутко на этих делах сдвинутые. Вспомни хоть Набока, которого нимфетки боятся… Меня тут недавно пригласил урод один в ресторан. Машина «мерс». Для лопухоида круто, но после летающего пылесоса просто убожество… Сидишь на кожаном диване, а на тебя теплый воздух из кондиционера дует. Потом выходишь из машины, принимаешься чихать и сопли на кулак наматывать. Вот и все свинячьи радости…

Ну пошла я с ним в ресторан, сожрала там все, что смогла, а он как начнет мне в бокал подливать и всякие слова говорить: то-се, девушка, я научу вас чувствам, сядьте ближе, тыры-пыры! Я ему: «Спасибо! Мне пора!», а он в колено вцепился, как твой Пуппер. Красный весь, жирный, сопит. «Ты дурочка, что ли? Зачем тогда вообще в ресторан пошла? Я в тебя даром витамины всовывал? Теперь ты у меня в долгу и все такое!»

Влипла, думаю, блин, магии-то у меня нету больше! Кольцо не сработает! Пришлось орать на весь ресторан: «Мой дедушка сошел с ума!», «Поганые старикашки пристают! Мне еще нет четырнадцати!» и «Извращенцы из тюрьмы сбежали!» Он вскочил, стал меня за руки хватать, а я еще громче: «Есть тут настоящие мужчины? Дайте этому мухомору в лоб! Он машины чужие угоняет!» И что ты думаешь, отстал как миленький, когда на него все уставились! Выскочил из ресторана пробкой. Правда, мне потом через кухню пришлось выходить, чтоб он меня не выследил.

Ну все, Гроттерша, одну страницу я тебе накатала, хватит с тебя счастья… Теперь буду катать простыню Шейху Спире. Напишу ему, что подожгу все его нефтяные вышки, если он не отвянет. Хочет русскую жену – отлично. Пусть тогда где угодно раздобудет для меня магию или катится в Андорру собирать помидоры…

Пипенции привет! Спроси, как у нее с Жикиным, он ее не достал? Если будет хамить или делать свою рожу морды чемоданчиком, пускай назначит ему пару свиданий и не придет. Жорик тогда сразу шелковый сделается.

Хотя письмо и было написано в привычном склеповском духе, Тане оно понравилось. В качестве соседки по комнате Гробыня была невыносима, но Таня успела по-своему привязаться к ее шуточкам. Во всяком случае, с Гробыней Таня Гроттер все время оставалась в форме. К тому же – и этого у нее не отнять – Гробыня придерживалась своего собственного стиля. Надутая Пипа, превратившая комнату в гардероб, нравилась Тане куда меньше.

И еще одно не могло не броситься Тане в глаза. Обладая острым внутренним зрением, она способна была видеть суть каждого человека, не слова даже, а то, что стоит за ними. Теперь она ощущала, что Гробыня скучает по Тибидохсу и что эта тоска постепенно делает ее глубже.

– Ну чего там? Для меня ничего нет? – спросила Пипа.

– Гробулька советует тебе бортануть Жикина. Хотя бы на пару свиданий. Это его шелковым сделает, – сказала Таня.

– М-м-м… Она так думает? Не, навряд ли… – протянула Пипа. – Для долгого динамо у него Лоткова. Представляешь, каким самовлюбленным индюком надо быть, чтобы этого не просечь? Хотя можно с Катькой договориться, она Жорику в полночь где-нибудь на крыше назначит, а я в час в подвале. Обе опоздаем, и будем его по зудильнику дергать – с крыши в подвал и обратно. Пускай побегает. Устроим ему гормональную физкультуру. Как думаешь, сработает?

– Должно сработать, – сказала Таня.

Она невольно подумала о Пуппере. Может, она своим упрямством делала то же самое? Устраивала Гурику гормональную физкультуру, ставя англичанина в положение, когда он не мог получить то, чего хотел? Да, скорее всего, так оно и было. Ответь она Пупперу взаимностью, он разлюбил бы ее за три месяца и ушел бы к какой-нибудь англичанке из своего фэн-клуба. Еще через три месяца – от англичанки к француженке, от француженки – к китаянке, и так бы и бродил до полного истощения драконбольного таланта. А потом попал бы под крылышко к своей тете, и она, подправив его ослабленное здоровье магической микстуркой, подыскала бы Гурию подходящую спутницу жизни из тех, что играют на рояле, вышивают крестиком, готовят вполне съедобный суп из поганок и не забывают благодарить тетю за доставленное счастье.

После уроков, когда выдалась свободная минутка, Таня зашла к Ваньке. Валялкин лежал поверх одеяла в синей байковой пижаме, из-под которой выглядывала до боли знакомая майка, почти обесцветившаяся от множества стиральных заклинаний.

Ягге, находившаяся во вполне приличном для ее лет настроении, шептала на отвар девясила. Ягун вертелся поблизости и развлекал Ваньку.

– Поднимите ноги через сторону вниз! Разведите голову шире плеч! Глубоко дышите жабрами! – восклицал он, передразнивая лопухоидную утреннюю зарядку.

Хохоча вместе с Ягуном, Ванька пытался следовать его нелепым командам, поднимая ноги и вертя головой. Увидев Таню, оба – и Ягун, и Ванька – перестали смеяться и мигом стали серьезными.

«Ну вот, только настроение им испортила! Неужели у меня такой тухлый вид? И вообще, если Ванька меня любит и страдает, то с какой радости он сейчас ржал как скакун Буденного?» – раздраженно подумала Таня.

– Как тебе мое здоровое обаяние шизофрении? Впечатляет? – поинтересовался Ягун.

– Впечатляет. Ты на тренировку-то идешь? – спросила Таня, бережно опуская на пустую кровать футляр с контрабасом.

Она специально захватила его, чтобы не подниматься потом на Жилой Этаж, где Пипа устраивала для всех желающих дефиле. По ее замыслу, демонстрация одежды должна была плавно перейти в попойку. Спиртное вызвался достать Гуня через купидончиков. Теперь главная стратегическая задача была отвлечь Поклепа, у которого был потрясающий врожденный нюх на алкоголь.

Хотя ничего еще не началось, Таня уже заранее знала, чем все закончится. Дусе Пупсиковой станет плохо (и обязательно почему-то возле Таниной кровати), Гуня с кем-нибудь подерется, а Пипа нарядится в длинное белое платье и будет бегать по коридорам, таская за собой на поводке Жору Жикина. Это называлось у нее играть в даму с собачкой.

А в финале, извергая из ушей серный дым, придет статуя командора – Поклеп, которого расхрабрившаяся Пипа при всех назовет Клёпой. Он будет топать ногами и насылать сглазы…

Посидев немного вместе с Таней и Ванькой, которые даже не разговаривали, а просто изучающе смотрели друг на друга, Ягун ощутил напряжение и умчался.

– Не-а, когда начинается вся это любовь-морковь с разборками, настоящему чистожанровому другу уже делать нечего. Ощущаешь себя телегой с дисковыми тормозами! – сказал он на прощанье.

– Знаешь, по-моему, он обиделся, – сказала Таня.

– Ягун не может обидеться. Во всяком случае, обидеть его трудно, – возразил Ванька.

– Почему это трудно?

– Как тебе сказать. Я это чувствую, а вот чтобы объяснить… Ягун каждую секунду видит всех и самого себя с десяти разных точек зрения. Он и сам себе смешон, и мы ему смешны – в общем, обидеться он не может, точно, – сказал Ванька.

Таня присела на край его кровати. Она уже не раз ловила себя на мысли, что даже после этой мерзкой магии ей приятно находиться рядом с Ванькой, и он продолжает ей нравиться. Если бы только не это проклятое чувство вины, отравлявшее ее существование! Да что она, в конце концов, больная, что ли? Гробыня крутила чуть ли не с половиной школы, Жикин, по-моему, не ходил на свидания только с циклопами, даже Пипа, красивая как Кинг-Конг в юности, и та ухитрялась сразу встречаться с двумя-тремя – и все не испытывали даже малейшего чувства вины, что делают что-то не то. Скорее даже гордились собой. Почему же у нее, Тани, все иначе?

«Нет, я точно рыжая! И по жизни и вообще во всех смыслах», – подумала Таня.

– Эй, ты чего? Ты меня слышишь? – долетел до ее слуха вопрос Ваньки, который он явно повторял в третий или в четвертый раз.

А потом Таня поняла, что уже долго и болезненно пристально вглядывается в покрытое ледяным узором окно. За окном, неподвижно повиснув в воздухе, застыла такая родная, такая знакомая фигура. Сердце у Тани растаяло и потекло, точно Снегурочка в электрогриле. Она мигом представила, как долго Гурий провел в полете, на какие жертвы пошел, чтобы вырваться из цепких лапок своих теть! Он прилетел за ней, прилетел, чтобы навсегда забрать ее из Тибидохса и увезти в свой далекий, готически прекрасный Магфорд!