Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич

— Уважаемые товарищи, вы прослушали стихотворение Бориса Корнилова «Качка на Каспийском море».

Зал молчал.

Марк занервничал. «Неужели не будут аплодировать?» — подумал он.

Гробовое молчание рабочих становилось невыносимым для артиста.

Из-за яркого освещения сцены он не мог хорошо рассмотреть выражения лиц.

Поставил правую руку козырьком ко лбу. Стал виден первый ряд — инженеры, директора. Нет, недовольства не видно. Приоткрыты рты.

Марк больше не мог стоять на сцене. Он сделал шаг назад. Поклонился слегка, потом приученно поклонился и Кузьма, еще крепче вцепившись лапами в плечо.

Зашли за кулисы.

Подошел партсек Айсамов.

— Молодцы! Ай, молодцы! — улыбаясь проговорил он. Марк глянул на него недоверчиво.

— А почему публика молчит? — спросил он.

— Как молчит? Почему молчит? Ошарашены все! Птица стихи читает! — голос партсека становился все восторженней, с каждой фразой. — Птица стихи читает, значит выучила! А рабочий нефтепровода не читает, потому что безграмотный! Теперь все думать будут. Теперь стыдно будет не ходить в вечернюю школу рабочей грамотности!

Марк успокоился.

— Ну, товарищ артист, пойдемте в кабинет директора нефтепровода, там директор хочет что-то говорить, а потом маленький банкет, харашо?!

На третьем этаже, в кабинете директора, находилось человек десять — в основном лица из первого ряда — Марк их узнал.

Директор пожал артисту руку, погладил попугая.

— Вот, хатим показать вам разницу! — сказал директор, жестом руки опуская взгляд гостя на стол, где стояли две литровые колбочки с широкими горлышками, доверху наполненные, как Марк сразу же догадался, нефтью.

— Вот эта, — рука директора коснулась одной из них. — Наша бакинская, а вот эта — соседей, иранская. Посмотрите на свет!

И он поднял обе колбочки на уровень глаз артиста, стоявшего как раз напротив широкого окна.

Марк попробовал сравнить, но жидкости казались ему одинаково мутными.

— Видно, какая насыщеннее, богаче? — допытывался директор.

— Ну да, — охотно согласился Марк, думая, что этого хватит.

— Канечна! — директор улыбнулся. — Но это на цвет, а вот, — при этих словах директор снова опустил колбочки на стол перед артистом, — а вот теперь скажи, какая насыщеннее на вкус, а?

И директор, неожиданно сильно взяв руку Марка, обмакнул в нефть из левой колбочки указательный палец и сунул его самому же Марку в рот.

От неожиданности артист чуть не поперхнулся. Мерзкий протухший вкус заставил скривиться, но, не желая обижать хозяев, огромным усилием воли Марк вернул на лицо нормальное выражение.

— …а теперь возьмем пальцем другой руки вот атсюда! — и он проделал то же самое с правой рукой Иванова;

Марка передернуло. Вкус у нефти из второй колбочки был такой же мерзкий.

— Ну, товарищ артист, скажи, где лучше нефть? — спросил директор.

Марк снова сосредоточился, отбросив неприятное состояние, но никак не мог вспомнить, в какой колбочке была бакинская нефть.

— Ладна, пращаем, все-таки не специалист, — смилостивился директор.

Остальные присутствовавшие снисходительно молчали.

— Разреши нам на память а тваем приезде в наш замечательный город подарить тебе вот этот сувенир! — провозгласил директор и, взяв из рук одного из подчиненных, вручил Марку запаянную однолитровую колбочку с нефтью. На стекле колбочки золотыми буквами было написано «На память о Баку». Над этими словами кружили две золотистые чайки, а верхняя часть колбочки напоминала маяк.

Вот тут наконец раздались аплодисменты, и, несмотря на мерзкий вкус во рту, Марк расслабился и улыбнулся.

* * *

— Адин до Киева будешь ехать! — обрадовал Марка партсек нефтепровода по дороге на вокзал. — Первый класс! А!

— Спасибо! — Марк кивнул.

— Знаешь, директор хотел у тебя птицу купить, со мной советовался, но я ему честно, как коммунист, сказал: «Таких птиц нельзя пакупать или прадавать, ани далжны принадлежать всему народу!» Правильно сказал?

Марк снова кивнул.

На прощанье Иса Айсамов поцеловал артиста.

За окном купе было еще светло. Иногда вдруг появлялось море, и Марк жадно рассматривал его. Парус, полет чаек, свобода, чужие дальние берега — все эти образы волновали его, делали из него мальчишку.

Кузьма сидел в клетке и тоже смотрел в окно.

Когда начало темнеть, Марк включил свет. Решив переодеться и достать бритву и одеколон, он положил чемодан на соседний свободный диванчик, раскрыл его. Укладывал он свои вещи перед самым отъездом, голова еще болела от банкета, и поэтому сейчас приходилось все перекладывать, разыскивая необходимое.