Пирамиды - Пратчетт Терри

Верблюд взглянул на свои большие копыта.

“Примем скорость равной галопу”.

— Как ты его заставила двигаться? — только и успел спросить Теппик.

— Никого я не заставляла! Он сам. Держись!

Это было непросто. Надевая на верблюда седло, Теппик напрочь позабыл об остальной упряжи. Птраси вцепилась в несколько клочков шерсти на загривке. Теппику ничего не осталось делать, кроме как вцепиться в руки Птраси. Как он ни старался, его пальцы везде натыкались на теплую, податливую плоть. За весь долгий курс обучения Теппик не столкнулся ни с одним правилом или исключением относительно таких ситуаций, в то время как образование Птраси, казалось, было построено исключительно на подобных случаях. Ее длинные волосы хлестали его по лицу, издавая пьянящий аромат редких духов<Секрет их изготовления состоит в том, что смешиваются семенные вытяжки некоей разновидности малого древесного медведя, китовая отрыжка и розовые лепестки. Вряд ли Теппику стало бы легче, узнай он об этом >.

— Ты в порядке? — крикнул он. Слова унесло ветром.

— Вишу на коленях!

— Должно быть, непросто!

— Специально проходили! Особенность верблюжьего галопа состоит в том, что, выбрасывая ноги как можно дальше, животное потом старается догнать их. Коленные чашечки Верблюдка щелкали, точно кастаньеты, а ноги его мелькали подобно крыльям ветряных мельниц. Промчавшись вверх по ведущей из долины дороге, он ринулся в узкое, с обеих сторон окруженное отвесными известковыми скалами ущелье, что выходило в бескрайнюю пустыню.

А позади, попав в тенета геометрических ловушек, мучительно пытаясь сбросить с себя ношу Времени, пронзительно выла Великая Пирамида. Оторвавшись от основания, становясь под прямым углом к земле, она безостановочно раскачивалась в воздухе и творила со временем и пространством нечто несусветное.

Верблюдок несся по ущелью, изо всех сил вытянув свою длинную шею; могучие ноздри его извергали пламя, подобно соплам реактивного самолета.

— Ему страшно! — взвизгнула Птраси. — Животные всегда чувствуют такие штуки!

— Какие?

— Ну там, лесные пожары и прочее!

— Здесь нет ни одного деревца!

— Ну, наводнения и… и всякие такие вещи! У них как бы природный инстинкт!

“…Фи равно тысяче семистам (и делить на v). Латеральное е делить на v. Равно промежутку от семи до двенадцати…”

Звук настиг их. Он был беззвучным, словно звон колокола из одуванчиков, бьющего полночь. Однако этот звук подавлял. Он прокатился над ними — бархатно удушающий, тошнотворный, как прогнивший сервелат.

И понесся дальше.

Верблюдок перешел на шаг — непростая процедура, требующая, чтобы каждая нога строго подчинялась отдельной инструкции.

Все вздохнули с облегчением.

Верблюдок остановился. В предрассветных сумерках он заметил несколько чахлых кустиков, растущих в расселине скалы.

“…Левый угол. X равен тридцати семи. Y равен девятнадцати. Z равен сорока трем. Ням-ням…”

Мир снизошел на укрывшуюся в ущелье троицу беглецов. Царящее вокруг безмолвие нарушали только бурчанье верблюжьего желудка да отдаленный крик пустынной совы.

Птраси неловко спрыгнула на землю.

— Да, — произнесла она, обращаясь к раскинувшейся перед нею пустыне, — задница у меня теперь — сплошной синяк.

Теппик спрыгнул вслед за ней, торопливо вскарабкался на тянущуюся вдоль дороги каменную насыпь и перелез через несколько известковых плит: отсюда было хорошо видно долину.

Вот только самой долины не было.

* * *

Было еще темно, когда старший бальзамировщик Диль внезапно проснулся: все тело дергалось и зудело от предчувствия чего-то нехорошего. Выбравшись из постели, он торопливо оделся и откинул заменяющую дверь занавеску.

Ночной воздух был мягким, бархатистым. Сквозь стрекотание насекомых пробивался другой, еле слышный, но пугающий звук, похожий на шипение.

Именно он и разбудил бальзамировщика.

Дул несильный, теплый и влажный ветер. Туман курился над рекой, и…

Все пирамиды стояли погруженные во тьму.

Диль вырос в этом доме, в доме, принадлежащем семье старших бальзамировщиков уже не одну тысячу лет, и Диль видел свечение пирамид так часто, что обращал на него внимания не больше, чем на собственное дыхание. Но теперь пирамиды стояли темные и безмолвные, и безмолвие это казалось воплем, а темнота — пылала.

Но не это было самое худшее. Подняв расширенные от ужаса глаза к небесам над некрополем, Диль увидел звезды — звезды и то, к чему они лепятся.