Таинственный образ - Рождественская Елена

Елена Рождественская

Таинственный образ

— Проснись, Сашка! Вставай, дурища! Кататься поедем!

Разодетая в новомодный соболий салопчик, Наденька бесцеремонно пихнула сестрицу, задремавшую на креслице в прихожей. Да и к чему церемониться? По-настоящему эта Сашка Наденьке не сестрица — так, дальняя родственница. Пять лет назад, в 1835 году, ее родители умерли от чахотки. Сашкин отец был врачом и вполне мог подцепить заразу от пациентов. Может, просто жили впроголодь — ведь всем известно: чахотка — болезнь нищеты. А папаша Сашки лечил как раз самых что ни на есть бедняков и потому жил в бедности. Не раз отец Наденьки ему выговаривал:

— Ты, Кузьма, врач от Бога. Но почему лечишь всякую шваль? Что твои бедняки тебе заплатить могут? Сами с хлеба на квас перебиваются, и ты с их трехкопеечными гонорарами в нищете живешь. Вот недавно я к тебе графиню Слонскую посылал, а раньше мадемуазель Шиншину. Обе — богачки, и вся Москва знает, что на докторов никаких денег не жалеют. Почему ты не взялся их лечить?

Кузьма тогда только плечами пожал:

— От чего лечить их прикажете, любезный Иван Никанорович? У графини нервы, видишь ли, расстроены. Она ежели не отхлещет по утру своих дворовых девок по щекам, неважно себя днем чувствует. Впрочем, отхлещет — тоже не впрок: у девок глаза слезятся, они вышивать потом не могут. А графиня пообещала на Пасху вышитые рушники преподнести, да не абы кому — самому московскому архиерею как особый дар. У мадемуазель Шиншиной другая напасть — тоска: ничего в жизни не мило. Я им обеим по рецепту выдал. Слонской посоветовал поутру подушки бить, а Шиншиной замуж пойти — нечего в старых девках засиживаться. И та и другая на меня обиделись и, между прочим, никакого гонорара не заплатили. Так что лучше уж с жадными богачками и не связываться.

Отец Нади тогда и сам усмехнулся:

— Богатые цену деньгам знают, просто так платить не станут. Ты бы им, Кузьма, капелек каких от нервов выписал, рецептик позаковыристее дал — они бы тебя озолотили. А у тебя подхода надлежащего нет!

Кузьма руками замахал:

— А ну их, с их подходами!

Вот и домахался: на бедняцкие медяки жил впроголодь, а как заболел — оказалось, сил взять неоткуда. Надо было умного родственника слушать. Наденькин отец плохого не посоветует. Он в Москве — признанный человек. И барин отменный — полсотни деревень имеет, и ни одна не заложена — чистое богатство. И хозяин хлебосольный — чуть не каждую неделю пиры да балы закатывает, всю Москву созывает. По сотне пар в огромном зале на кадриль встают — даже для московского размаха это дело редкое. Но Иван Никанорович Перегудов во всем форс держит: гостей принимает, родственников привечает. Вот и Сашку пригрел в своем доме из милости. Маменька, Авдотья Самсоновна, против была. Но Иван Никанорович на нее цыкнул:

— Не хочу, чтобы кто сказал, что Перегудов родственнице не помог. Пусть вся Москва видит мою щедрость!

— Так ведь Сашка даже не Перегудова — Локтева она. Ее мать тебе дальняя родственница: как говорят, нашему забору троюродный плетень.

— Ну и пусть! — уперся Иван Никанорович. — Тем более Перегудовым слава.

— А расходы? — всплеснула руками Авдотья Самсоновна.

— Никаких расходов! — отрезал глава дома. — Одна экономия — горничную нашей дочки Наденьки рассчитаем. Пусть Сашка за Надеждой ухаживает.

— Так Сашке столько же лет, сколь и Наденьке! Что ж она сумеет?

— Пусть учится! А по возрасту и хорошо, что такая же. Куда ни пойдет Надежда — с ней и Сашка-компаньонка. Все догляд.

Вот с тех пор стала Александра Локтева и горничной, и подружкой, и компаньонкой. День и ночь то вокруг сестрицы Наденьки вертится, то приказы тетеньки Авдотьи Самсоновны и дяденьки Ивана Никаноровича исполняет. Всему обучилась — убирать, готовить, шить и прически делать. На бал сестрицу-барышню вместе с тетенькой-барыней собирать умеет лучше всех портних, модисток и парикмахеров. Тетенька дома, конечно, фыркает, зато на балах перед другими барынями свой форс держит:

— Мы на дом куаферов из столицы выписываем, а платья из самого Парижа!

И все верят. Да кому в голову придет, что столичным куафером-парикмахером Саша выступает, а «парижские» платья в каморке на чердаке шьет.

Вот и вчерашней ночью перед балом у московского градоначальника Саша шила, не разгибаясь, потом все утро сестрицу с тетенькой наряжала-одевала, платья последний раз подгоняла, потом прически сооружала: Наденьке — последний писк — «ласточкино гнездо», тетушке Авдотье Самсоновне — «винтовую лестницу». Слава Богу, обе остались довольны, размечтались, как всем московским модницам нос утрут.