Гордая американка - Бенцони Жюльетта

Бал только начинался, и Александра не могла лишить себя удовольствия понаблюдать за все прибывающими гостями, совершенно не подозревая, что, стоя на древнем балконе в свете факелов, сама предстает достойным завершением всей этой пережившей века архитектурной композиции. Из-под пышного платья из кораллового атласа, расшитого золотыми нитями, с прорезями в просторных рукавах, виднелся атлас снежно-белого тона. На ее голые плечи ниспадала золотая сетка, удерживавшая волосы с нитями жемчуга. Жемчуг поблескивал также у нее на запястьях, в ушах, где свисал тяжелыми гирляндами, и на пальцах с выкрашенными розовым лаком ногтями; однако ни одна драгоценность не затмевала великолепия ее декольте, где лежала, нежась в золоченом атласе, ее пышная грудь… Многие поднимали на нее глаза, и она находила чисто женское удовольствие в восхищении, которое легко читалось в этих взглядах.

Этой волшебной ночью завершалось ее пребывание в Венеции; близился конец «отпуска». Через несколько дней она отбудет в Вену, после чего в конце месяца возвратится в Париж. Далее брезжил отъезд, которого она отнюдь не предвкушала; впрочем, и дальше оставлять Делию в Европе делалось все менее безопасно.

Прибыв в Венецию, две женщины устроились в отеле «Руаяль Даниэли» на набережной Эсклавон, поблизости от дворца Дожей. Элейн заказала им здесь самые романтические из всех наличных апартаментов – те самые, в которых французская писательница Жорж Санд и поэт Андре де Мюссе сперва пылали друг к другу вулканической страстью; затем у Санд начался здесь же роман с молодым врачом-итальянцем, пользовавшим ее возлюбленного… Тем не менее неоготический стиль отеля, толстая обивка стен, слишком вычурная мебель с бесконечными завитками пришлись Александре не очень по душе: ей гораздо больше нравился ее номер в «Ритце», хотя от вида на Венецию у нее, разумеется, захватывало дух. Здесь пылали закаты непередаваемой красоты, и она подолгу простаивала у окна, завороженная волшебным зрелищем.

Делия наслаждалась жизнью. Где бы ни появились две американки, они тут же становились центром изысканной, жизнерадостной компании. Элейн Орсеоло ввела их в венецианское общество, и скоро на подносе, с которым являлся г. номер Делии курьер, не было свободного места от приглашений, что радовало девушку, совсем скоро объявившую, что она влюбилась в этот несравненный город. Итальянцы по природе являются увлеченными почитателями женской красоты. Делия обожала бегать по музеям и лавкам, получая огромное чисто женское удовольствие от встречавших ее повсюду восхищенных возгласов и даже свиста. Ей нравилось, когда на нее оборачиваются, и она глубоко сожалела, что не владеет итальянским – иначе она понимала бы лирические и суеверные дифирамбы, повсюду адресовавшиеся ей: чаще всего здешние господа призывали в свидетели своего экстаза личных и городских покровителей из сонма святых, а то и самого Господа и Святую деву Марию.

Александра пользовалась ничуть не меньшим успехом, однако – это не доставляло ей прежнего удовольствия… То ли дело до встречи на бульваре Мадлен! Она обнаружила, что с той поры мужские восторги кажутся ей пресными и малоинтересными.

Больше всего ей нравилось плавать по неповторимым венецианским улочкам, разлегшись в гондоле, которую она наняла на все время своего пребывания здесь. Неимоверно гордый красотой своей пассажирки, гондольер Беппо уважал ее молчание и говорил лишь тогда, когда она к нему обращалась. После наступления сумерек ему случалось петь, по только в ответ на ее просьбу.

Благодаря ему Александра изучила Венецию, ее улочки, залитые солнцем, которое, отражаясь от полусгнивших фасадов, безжалостно высвечивало нищету человеческого существования, ее окна, за ставнями которых кипели когда-то легендарные страсти, воздушные балкончики, откуда свисали увитые зеленью цветы, узкие, загадочные двери с омываемыми водой порогами, ажурные мостики, перелетающие от дома к дому над медленно скользящими по воде лодками, тяжелыми баржами и остроносыми гондолами, смахивающими на черных меч-рыб. Она знала теперь, как называются вытянувшиеся вдоль Большого канала, словно застывшие в почетном карауле, дворцы; сам Какал начинался у церкви Спасения, купол которой напоминал огромную жемчужину, выступающую из морской пены.

Одна из здешних патрицианских цитаделей заставляла ее сердечко биться сильнее, чем остальные: этот дворец был едва ли не древнее всех остальных. Он был величествен и одновременно изящен, со своими высокими копьевидными окнами, похожими на белые штрихи на мягкой охре стен. На галерее, усыпанной крохотными колоннами, выделялся миниатюрный балкончик; с этой невесомой конструкцией спорил слепой первый этаж, монотонность которого нарушалась всего одной высокой дверью из дуба с железными накладками. С первого же дня Александра знала, что это отчий дом донны Катерины Морозини, герцогини де Фонсом. Элейн Орсеоло, ничего не знавшая об отношениях Жана и Александры, показала его гостье, высказав сожаление, что отсутствует его хозяйка, которую летние толпы неизменно заставляют перебираться на твердую землю, на берега Бренты, где у князей Морозини имелась большая вилла.