Ночные тайны королев - Бенцони Жюльетта

– Когда я умру, закройте мне лицо покрывалом, и умоляю вас, не надо меня резать…

Камилло обещал ей это, и она снова потянулась за зеркалом. Через несколько минут оно выпало из руки Полины…

Ей было всего сорок пять лет, и до самой последней минуты она считала себя прекрасной.

Княгиню Боргезе похоронили в Риме, в церкви Санта-Мария-Маджоре, в приделе Боргезе. Она так и не узнала, что написал о ней незадолго до смерти ее любимый брат Наполеон.

«Полина, красивейшая женщина своего времени, была и осталась до конца самым лучшим среди всех живых существ…»

«Господи, до чего же они мне все надоели! – уныло думала Жозефина, мадам Бонапарт, сидя за обеденным столом и в ожидании опаздывавшего мужа разглядывая его родственников. – Пытаются выдать себя за аристократов, чуть ли не за потомков византийских Палеологов, а сами вилку с ножом толком держать не умеют, не знают, с какой стороны лакея ждать, когда он им новое кушанье подносит… И ладно бы только Летиция – она старуха, что с нее взять, и к тому же не корчит из себя знатную даму, но Каролина-то с Полиной что вытворяют! Просто смотреть тошно! Ну вот, опять со слугами беседу затеяли!»

Полина Бонапарт, черноволосая двадцатилетняя красавица, любимая сестра первого консула, говорила в это время с жеманным видом величественному мажордому, помнившему еще те годы, когда у дворца Тюильри были иные хозяева – французские короли:

– Передай повару, что бульон давеча был пересолен. Может, Бурбонам такая стряпня и нравилась, а мы его живо прогоним.

Мажордом поклонился, ничем не выдав своего удивления. Делать замечания повару не входило в его обязанности, но разве можно объяснить что-то этим вульгарным выскочкам? Да, генерал Бонапарт – настоящий герой, спаситель отечества, но вот родня у него такая, что врагу не пожелаешь. Изысканные манеры только у мадам Жозефины, да еще, пожалуй, у ее детей, мадемуазель Гортензии и месье Евгения. М-да, жаль, что старые времена безвозвратно ушли. При Их Величествах неотесанную корсиканку, эту самую мадам Летицию, и на порог бы не пустили, а теперь она сидит во главе стола и бормочет что-то на своем варварском наречии.

Тут мажордом испуганно поглядел по сторонам – не прочитал ли кто-нибудь его мысли? И заметил, как пристально смотрит на него мадам Жозефина. Старый слуга отвел глаза, но все же успел заметить, что хозяйка легонько улыбается. У него точно камень с души упал: значит, не сердится… потому что и сама так же думает.

А Жозефина действительно не сердилась. Она давно знала, как относится прислуга к клану Бонапартов, и радовалась, что не она одна недолюбливает этих малограмотных корсиканцев, вытащенных Наполеоном в Париж. Подумать только: ей надо называть матушкой эту Летицию, эту крольчиху, родившую целых восемнадцать детей! Никакого образования, по-французски говорить не умеет и не хочет, вечно одета в черное платье с глухим воротом, вечно ворчит – и вечно клевещет на нее Наполеону. И расточительна-то невестка, и слишком любит веселиться, и наряды носит неподобающие, и к ней, Летиции, должного уважения не проявляет… Ух, старая сплетница! И Жозефину передернуло от отвращения.

Впрочем, ко второй жене Наполеона, императрице Марии-Луизе, госпожа Летиция будет относиться еще хуже, чем к Жозефине. Император даже несколько раз серьезно ссорился с матерью, виртуозно умевшей довести молодую женщину до слез. Но на все упреки венценосного сына корсиканка отвечала одно:

– Она тебе не ровня! Жозефина и та лучше была – всего только родовитая дворянка, а тут дочь настоящего императора…

Разумеется, Наполеон сердился: намек на то, что он – император «ненастоящий», не мог оставить его равнодушным. И он принимался запальчиво объяснять недовольно поджимавшей губы Летиции (которая, кстати, получила титул государыни-матери), что ее дети, ставшие по воле всесильного императора Наполеона I королями и принцами, являются истинными правителями многих стран и со временем передадут свои титулы по наследству. Выслушав сына, старая Летиция обыкновенно отвечала:

– Кто знает, не придется ли мне когда-нибудь самой кормить всех этих королей?

Так что как Наполеон ни старался переубедить мать, она все равно недоверчиво относилась к невестке и откладывала деньги «на черный день», не рассчитывая на прочность своего положения.

Наконец в столовую чуть ли не бегом ворвался Наполеон, бывший пока (дело происходило в 1801 году) первым консулом Франции. Недовольно поморщился, заметив, что все уже сидят за столом, ласково попенял жене:

– Я искал вас в гостиной. Неужели все так проголодались, что не могли меня дождаться?

– Дорогой, – улыбнулась Жозефина, не разжимая губ (она привычно стеснялась своих дурных зубов), – вы же сами всегда настаиваете: обедаем ровно в семь. Вот я и пригласила всех сюда. Думала, вы вот-вот придете.

– Дела, все дела! – бросил Наполеон, скользя внимательным взглядом по лицам присутствовавших и одновременно повязывая вокруг шеи салфетку. Жозефина только вздохнула, заметив это: сущий ребенок, ей-богу! Уверяет, что с коленей у него салфетка непременно упадет. Добро бы еще за пуговицу сюртучную ее цеплял, а то обмотает вокруг шеи, как будто у него инфлюэнца. И ругать его бесполезно – все равно делает по-своему.

Подали обед. Наполеон с аппетитом ел суп, один за другим глотал крохотные пирожки – и вдруг сказал, обращаясь к своей падчерице, семнадцатилетней Гортензии Богарнэ:

– А знаете, почему я задержался? Я заходил в ваши комнаты, мадемуазель, искал любовные послания. Приятно, должно быть, когда вам столь пылко клянутся в верности?

Все как по команде посмотрели на залившуюся краской девушку. Людовик, болезненного вида брат Наполеона, удивленно поднял брови – единственное движение, которое, кажется, давалось ему без труда. Мюрат, муж Каролины Бонапарт (в скором будущем маршал Франции и неаполитанский король), переглянулся со своей молодой женой и хихикнул.

– Иоахим! – одернула его смущенная Жозефина, а потом спросила дочь: – Что вы на это скажете?

Гортензия внезапно пулей вылетела из-за стола, сбежала по широкой мраморной лестнице, задев по дороге одну из китайских ваз с цветами, стоявших на каждой второй ступени, – нарциссы сломались, перемешались с голубыми фарфоровыми осколками, – и устремилась к своим двум комнаткам, что располагались на первом этаже дворца. Девушка внимательно оглядела спаленку, потом прошла в будуар (бывшую молельню Марии-Антуанетты), где она хранила многочисленные выкройки, ноты и книги. Все было на месте. Шагнув к розового дерева изящному секретеру, Гортензия сняла с шеи крохотный блестящий ключик и осторожно отперла один из ящичков. В самой его глубине располагался тайник: если нажать на небольшой выступ, задняя стенка ящика откидывалась. Оттуда-то и извлекла девушка некое письмо. Оно не было вскрыто, печать никто не трогал.