Опал императрицы (Опал Сисси) - Бенцони Жюльетта

– Ну, до этого еще не дошло!

Тем не менее, начав стремительно взбегать по лестнице, Морозини вскоре замедлил шаг, чтобы дать себе время поразмыслить и остудить свой гнев. Если бы он дал волю своему негодованию, то сейчас, конечно, ворвался бы в лаковую гостиную, схватил бы этого старого черта Солманского и вышвырнул бы его через окно прямо в Большой канал.

Дойдя до «портего», длинной галереи, где под надменным присмотром дожа Франческо Морозини хранились напоминания о великих ратных подвигах и славных морских походах рода, Альдо бросил на один из матросских сундуков пальто, перчатки и шляпу, не сводя при этом глаз с двери, за которой притаился враг. Ему казалось, что омерзительный червяк портит великолепный плод его дома, вызревавший в течение многих веков величия. Но ему предстояло дело посерьезнее, чем изобретать метафоры! Глубоко вздохнув – так всегда делают перед тем, как нырнуть в глубину, – князь решительно распахнул дверь и вошел...

Отец и дочь сидели по разные стороны старинного столика на одной ножке, на котором стоял большой серебряный поднос. Граф, по обыкновению, был одет в черное, монокль вызывающе приподнимал седую мохнатую бровь; Анелька зябко куталась в тонкую белую шерсть, придававшую ей сходство с феей снегов, к чему прежде Альдо был очень и очень неравнодушен, однако на этот раз остался холоден.

Она заметила его первой. Поставив чашку, она раскинула руки и бросилась к нему.

– Альдо! Наконец-то вы приехали! Я так счастлива...

Казалось, она была готова заключить его в объятия. Князь сухо отстранил ее и, даже не посмотрев в ее сторону, бросил:

– Не думаю, что вы надолго останетесь в таком состоянии.

Затем он двинулся к графу. Тот смотрел на приближающегося Альдо с полуулыбкой и не шевелился. Князь обрушился на него:

– Убирайтесь отсюда! Вам нечего делать в моем доме!

Резко вскинувшаяся бровь выпустила стеклянный кружочек; Солманский поставил чашку и весь словно подобрался. Обритый рот недовольно скривился.

– Ну и встреча! Я ожидал лучшего от человека, чье счастье я только что обеспечил, исполнив самые заветные его желания.

– Мое счастье? В самом деле? Бросив в тюрьму женщину, ставшую мне второй матерью, и моего самого старого слугу? И вы рассчитываете, что я это так и проглочу?

Солманский неопределенно махнул рукой, встал и прошелся по драгоценному ковру.

– Возможно, эта женщина дорога вам, но она пренебрегла самыми насущными вашими интересами, отказав мне в гостеприимстве. А ведь об этом весьма любезно просил великий человек, взявший в свои руки судьбу этой страны и...

– Вы где, по-вашему, сейчас находитесь? На предвыборном собрании? Я незнаком с Бенито Муссолини, он тоже меня не знает, и я желаю только одного – чтобы наши отношения такими и оставались! Кроме того, дом Морозини никогда еще не служил пристанищем убийце, а вы – именно то, что я сказал. Так что уезжайте! Отправляйтесь в Рим, отправляйтесь куда вам будет угодно, но этот дом покиньте! И заберите с собой вашу дочь!

– Вам неприятно на нее смотреть? В таком случае, вы – первый, кто так считает, да и, помнится, до сих пор у вас было другое мнение на этот счет.

– Мое мнение о ней давно переменилось: на мой вкус, она чересчур искусная актриса. В театре ее ожидало бы большое будущее!

Анелька было запротестовала, но отец пресек ее возмущение и вежливо, но твердым тоном приказал идти в свою комнату.

– Нам, несомненно, придется говорить друг другу неприятные вещи. Я предпочел бы, чтобы ты их не слышала и тебе не пришлось бы потом о них вспомнить.

К удивлению Морозини, Анелька не стала упираться. Она робко потянулась к нему, безжизненной и незрячей статуей стоявшему перед ней, потом уронила руку и вышла. Паркет даже не скрипнул под ее легкими шагами. Когда дверь за ней закрылась, Альдо подошел к большому, написанному Сарджентом портрету княгини Изабеллы в полный рост; напротив висел другой портрет – семейной героини, Фелиции, княгини Орсини и графини Морозини, чью царственную красоту запечатлел на полотне Винтергальтер. Альдо встал перед картиной и, заложив руки за спину, повернулся лицом к человеку, который – он был в этом уверен – имел самое прямое отношение к убийству его матери. Улыбка Альдо в эту минуту была исполнена презрения и дерзости.

– В те времена, когда я еще был в нее влюблен, я часто задумывался, действительно ли... леди Фэррэлс, – в эту минуту он не мог заставить себя назвать ее по имени, – ваша дочь. Теперь я в этом не сомневаюсь: она слишком похожа на вас... и потому-то я больше не люблю ее!