Моя строптивая леди - Беверли Джо

— Порка в армии — дело житейское. Это называется «отведать батогов». Выпороть могут за отсутствие пуговицы, за плохо вычищенные сапоги и прочее. За серьезный проступок можно получить пятьдесят ударов, а то и больше, вплоть до сотни. Разумеется, офицера пороть не станут, зато могут расстрелять. Помните суд над адмиралом Бингом? Осада Минорки? Он сделал тактическую ошибку и был приговорен к расстрелу.

Девушка позволила вееру закрыться с мягким шорохом.

— Должен признаться, я недооценивал Сина, — продолжал маркиз. — За эти шесть лет ему не раз случалось отдавать приказ о порке и присутствовать не только при этом наказании, но и при двух казнях через повешение. Конечно, это не то же самое, что быть наказанным самому, но как член магистрата заверяю вас: это тоже дело нелегкое.

Попытка вообразить Сина и взмах его руки — сигнал к повешению — не увенчалась успехом. Неужели ее обаятельный, легкомысленный любовник способен и на такое? Честити припомнила историю с накатами из трупов и поняла, что это было предостережение. Если разобраться, что она знает о Сине? Можно ли узнать человека за неделю знакомства?

— Зачем вы мне все это говорите? — спросила она тоном, в котором сквозила мольба.

— Я пытаюсь объяснить, почему не хочу снова становиться на пути у Сина. Когда я отказал ему в офицерском чине, этом святом праве каждого дворянина, он убежал из дому и записался рядовым. Я отыскал его и привез обратно, но скоро понял, что смогу удержать при себе, только заковав в цепи. Пришлось уступить, однако было уже поздно. Последствия моего непрошеного вмешательства затянулись на шесть лет.

— Но ведь Син доволен своей жизнью…

— В какой-то мере. Я нанес удар по его самолюбию, воздвиг барьер между ним и семьей и в конце концов чуть было не свел в могилу.

— Он заболел не по вашей вине!

— Но по моей вине он делает вид, что здоров как бык, даже когда едва таскает ноги. — Родгар мрачно усмехнулся. — Я упорствовал в своих заблуждениях, и вот результат. Другой на его месте, заболев, признал бы это и обратился к врачу, а Син в очередной раз пытался доказать, что справится сам, даже с болезнью.

Честити почувствовала правоту маркиза. Ему нелегко было так разоткровенничаться, и в ответ она решила быть настолько же честной.

— Я никогда не собиралась выходить за Сина.

— Жаль. Раз так, придется вас к этому принудить.

— Что, простите?! — изумилась она.

— Забудем на минуту о намерениях самого Сина, хотя они для меня весьма важны, и вернемся в «Дом у дороги». Если вы повели с ним ночь не как с будущим мужем, а просто как с подвернувшимся мужчиной, это низводит вас до уровня тамошних шлюх. Было бы неприятно узнать, что я так сильно в вас ошибся.

— А мне что за дело?! — вспылила девушка. — Вы, вы, вы! А я что же, не в счет?

Она вскинула голову, готовая принять пощечину за эту вспышку. Форт наверняка так бы и поступил, но Родгар только хмыкнул.

— В самом деле, а что же вы? Страсть, которую вы разделили в ту ночь с моим братом, была, выходит, просто похотью?

Она покраснела. Следовало поставить на происходящем точку, крикнув Родгару в лицо, что да, это была похоть. Но Честити не сумела, слова просто не пошли с языка. Расценив это как отрицание, Родгар взял ее за плечи, а когда она отшатнулась, усмехнулся.

— Спокойно, дорогая моя, спокойно! У меня и в мыслях нет никаких вольностей. Взгляните на ситуацию вот с какой стороны: если я не имею права отказать Сину в свободе выбора, то и вы не имеете права отказать ему в руке. Поступив так, вы можете обречь его на гибель, как недавно я.

— Гибель для него — брак со мной! Что может быть хуже?

— Что-нибудь да найдется. — Родгар был близок к смеху, впервые на памяти Честити. — Вы же не хотите, чтобы Син вам это доказал?

Девушка сдалась и, к своему ужасу, разрыдалась, уткнувшись в широкое плечо маркиза. Кроме Сина (который, едва успокоив, снова преподносил проблемы), это был единственный человек, на плече которого ей случилось плакать с тех пор, как Генри Вернем пробрался к ней в спальню. Родгар и не думал шептать слова утешения, его объятие было крепким, бережным и каким-то прохладно-отстраненным, оно несло в себе безмолвное, но от этого не менее убедительное заверение в том, что все в конце концов устроится. Когда Честити выплакалась, он усадил ее в кресло и снабдил платком. Она отерла слезы, высморкалась и вернулась к спору.

— Милорд, я не могу этого сделать! Даже если Син вынесет такую тяжкую ношу, как брак с падшей женщиной, что нас ждет? Затворничество? Или упорное вопреки насмешкам и косым взглядам появление в свете?