Сама себе враг - Холт Виктория

Первой меня встретила сестра Карла Елизавета, женщина несомненно красивая, однако не заботившаяся о своей внешности. Она была подавлена бедами, выпавшими на ее долю, и с явным неодобрением взирала на меня – как всегда, одетую в элегантное платье, которое подчеркивало женственность моей фигуры. Возможно, Елизавета знала, что мои безрассудства сослужили плохую службу делу ее брата, но ни словом не обмолвилась об этом, лишь глядела на меня глазами, полными упрека. Елизавета была сдержанна в выражении своих чувств, но также никогда не забывала, что она английская принцесса, и события в Англии волновали ее.

Руперт вел себя безупречно – он был почтителен и любезен со мной. За то время, которое прошло с нашей последней встречи, он избавился от страсти к приключениям и теперь горел желанием выполнить просьбу короля – как можно лучше заботиться обо мне.

А вот Чарльз-Льюис все еще пребывал в дурном расположении духа и пока не появился приветствовать меня.

Я было подумала, какой радостной могла бы стать эта встреча, будь Карл здесь со мной.

Стоял март, холодный и промозглый, но принц Оранский твердо решил оказать нам воистину королевские почести.

Будь Карл со мной, мы бы от души посмеялись над неуклюжестью голландцев! Им недоставало гордости манер, присущих английским придворным, и изящества и галантности французов, к чему я привыкла с детства. Голландские бургомистры не снимали шляп в моем присутствии, что во Франции сочли бы просто оскорбительным, в Англии же – неучтивым. Поначалу мне даже показалось, что эти простовато одетые, неулыбчивые мужчины похожи на наших круглоголовых, но это было лишь первое впечатление от общения с ними, и, должна признать, впечатление ошибочное, ибо я понятия не имела о здешних обычаях и традициях. Между тем один из них поцеловал руку моему карлику Джеффри Хадсону, приняв его за моего сына, а я едва сдержала истерический хохот, когда мне объяснили это недоразумение.

Как негодовали бы мои сыновья, узнай они об этом!

Все ночи напролет я плакала, тоскуя по Карлу и находя единственное утешение в письмах любимому, на которых слезы превращались в огромные расплывшиеся кляксы.

«Это свидетельство моей любви«, – писала я мужу.

Самым счастливым для меня был день, когда я наконец получила послание от него. В письме Карл не сообщал ничего нового о событиях в Англии, но заверял меня в своей глубокой и преданной любви.

Недели пролетали одна за другой – балы, приемы и всякие торжества отнимали мое драгоценное время. Внезапно я поняла, что мне следовало прибыть в Голландию незаметно, возможно, инкогнито, ибо так мне было бы легче заняться тем делом, которое меня сюда привело.

Из Гааги в Роттердам мы отправились, когда уже наступил май. Я регулярно получала письма от Карла, в которых супруг мой заверял меня в своей преданности и великой любви, но эти послания не могли заменить мне его присутствия. Перед моим отъездом мы придумали с ним несложный шифр, что придавало нашим письмам оттенок более интимный. Когда я вскрывала очередное послание Карла, я ощущала его близость. Я жила ради этих писем и ради того дня, когда вернусь к любимому.

Жизнь в Роттердаме ничем не отличалась от жизни в Гааге, и дни тянулись бесконечно, но вдруг умерла одна из дочерей принца Оранского, и торжества по случаю моего приезда пришлось закончить. Мы отправились обратно в Гаагу, и принц Оранский вернулся в свою армию. Он настоял, что устроит нам смотр своих войск, что, конечно же, было большой любезностью с его стороны, но я так и не получила ответа на главный для меня вопрос: можем ли мы рассчитывать на помощь принца Оранского в случае неблагоприятного для короля развития событий в Англии?

В конце концов мне дали понять, что пока принц Оранский готов лишь выступать посредником в переговорах между королем и парламентом, и в этой ситуации было бы неразумно посылать Карлу войска. К тому же голландцы были ревностными протестантами, и им вовсе не хотелось сражаться с братьями по вере. Принц же не мог пойти против воли своего народа.

И мне не осталось ничего другого, как попытаться продать свои драгоценности и столовое серебро, которые я привезла в Голландию. Последующие дни казались мне неприятным сном. Я стала кем-то вроде торговца, расхваливающего свой товар и пытающегося выручить за него побольше денег. Я встречалась и разговаривала с людьми, с которыми при других обстоятельствах никогда бы не имела дела. Большинство из них было евреями, знающими толк в торговле драгоценностями. Они чувствовали, что могут совершить выгодную сделку, и долго рассматривали и восхищались моими драгоценностями. Да разве могли эти люди не восхищаться ими? Это были бесценные фамильные вещи, десятилетиями принадлежавшие королевской семье. Длительные торги приводили меня в уныние.