Креольская честь - Мартин Кэт

Никогда в жизни не забудет Николь выражение полного отчаяния на благородном лице отца и слез, которые стояли в глазах матери.

Силой воли подавив в себе горькие воспоминания, Ники села напротив своего нового хозяина, который был одет в дорогой темно-зеленый сюртук. Она старалась, как научилась за эти годы и особенно побывав в тюрьме, держать глаза опущенными в землю. Но позволила себе один раз исподтишка взглянуть на него прямо. Оказалось, что он наблюдает за ней с большим любопытством. Она понимала, что должна сразу же отвести глаза, но не могла себя заставить сделать это.

Он выглядел таким же красивым, каким она его помнила, может быть, даже красивее. Теперь он был зрелым мужчиной.

Черты его лица стали суровее. Чувственные складки у рта разгладились, появились мелкие морщинки у глаз. Теперь он казался старше, словно бремя возложенной на него ответственности приблизило его зрелость.

Вид у него был почти разгневанный, и она с недоумением подумала, уж не она ли причина этого гнева.

Отметив, что он не говорит ни слова, а только смотрит на нее так, словно был бы рад избавиться от ее присутствия, она почувствовала, что и в ней начинает закипать гнев.

— Я не воровка, — наконец проговорила она, уверенная, что он думает именно об этом. Она ничем не заслужила того, что обрушилось на нее за эти три года. Решительно ничем.

— Однако именно это утверждается в твоих бумагах. — Он уперся длинной мускулистой ногой в переднее сиденье, где она сидела — Там говорится, что ты украла у своей хозяйки изумрудную брошь и спрятала в своих панталонах.

Ники залилась румянцем: как смеет он так оскорбительно говорить о вещах, которые касаются ее лично?!

— Пропавшую брошь обнаружила моя хозяйка. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что она сама же ее и подложила.

— И зачем же она это сделала? — спросил он, даже не пытаясь скрыть сарказма. Он откинулся на спинку, обтянутую красной стеганой кожей. Его плечи были почти так же широки, как и спинка.

— Зачем? — переспросила она, возмущенная обвинительным блеском его глаз. Ей хотелось выложить всю правду, но, Бог свидетель, она не может сказать ему, что эта женщина ее ревновала Он все равно не поверит, что та могла ревновать к двенадцатилетней девочке.

— Не знаю, — солгала она. Ей хотелось стать как можно незаметнее, врасти в сиденье, но вопреки этому она выпрямилась.

Глаза француза еще более посуровели.

— Что до меня, то я, конечно, не стану подкладывать драгоценности в твои панталоны, поэтому тебе лучше ни на что не зариться.

Ники до боли прикусила язык. «Кем он, черт побери, себя воображает?»

— Вы так и будете все время упоминать о моем нижнем белье? — прошипела она сквозь зубы.

— А у тебя оно есть, нижнее белье?

Ее глаза широко открылись.

— Вы… вы не джентльмен!

Александр усмехнулся. На его щеках впервые появились ямочки.

— Рад убедиться, что им не удалось окончательно сломить твой боевой дух. Скажи мне, маленький беспризорный мышонок, где ты научилась говорить на хорошем английском языке?

Беспризорный мышонок! Подумать только, когда-то ее отец называл его отца другом!

— Если я такая презренная тварь, зачем же вы меня купили? — Улыбка сошла с лица Александра. Его взгляд скользнул по ее рваной и грязной одежде, по тусклым спутанным волосам, которые она тщетно пыталась спрятать под капором.

— Мне хотелось немножко… развлечься»

Далее после этих жестоких слов они ехали в полном безмолвии. Слышался только скрип колес да стук копыт по булыжной мостовой. «Ему, представьте, захотелось поразвлечься. И этим развлечением стала для него грязная и оборванная дочь Этьена Сен-Клера. Вот, оказывается, самый подходящий объект для насмешек. И естественно, для презрения. Но что же такого смешного может найти Александр дю Вильер в жалком, несчастном существе? — подумала она. — И долго ли еще придется сдерживать обуревающее ее желание сказать правду?»

В этот момент ландо остановилось, кучер спрыгнул с облучка и открыл дверцу:

— Приехали, масса Алекс.

Алекс спустился на мостовую, кучер помог сойти Ники.

— Хорошенько вымой сиденье, Юки. Как бы у нее не оказалось вшей.

Николь Сен-Клер, которая некогда была гордостью и, радостью своего отца, красавица, от которой кружилась голова у многих мужчин, сегодня готова была умереть от стыда. И самое худшее то, что Алекс сказал правду.

Сглотнув, она отвернулась. Нет, она ни за что не покажет французу, как больно задели ее его слова. Как бы ни был убог ее облик, в ее жилах течет кровь Сен-Клеров.