Ночные услады - Райс Патриция

— Со мной все в порядке. Как Филипп? — Голос Эльвины прозвучал почти безучастно.

— Всю ночь руководил расчисткой камней и размещением пленных. Работает без отдыха.

Эльвина понимающе кивнула.

— Он злится и вымещает злость на себе. Со временем Филипп поостынет. Я хотела бы направить ему соболезнования по случаю смерти его жены, но не могу. Душа ее в аду, где ей и надлежит быть. Должна ли я упомянуть об этом на исповеди в числе своих прочих прегрешений?

— Именно по этому поводу я должен побеседовать с тобой, дитя мое. С тобой и многими другими. У тебя хватит сил рассказать мне, что было прошлой ночью? Против церкви совершено гнуснейшее преступление, а ты — единственная свидетельница. Твои показания нужны для того, чтобы судить грешников, схваченных вчера.

Эльвина опустилась на низкий табурет и закрыла глаза. С каким удовольствием она вычеркнула бы из сознания события той ночи!

— Источники зла — Марта и леди Равенна, а они мертвы. Остальные продажны и лживы, но они всего лишь жертвы. Такие же жертвы злых сил, как и я. Должна ли я свидетельствовать против них?

— Пусть церковь судит, кто прав, кто виноват, леди Эльвина. Слухи о черных мессах, которые служили здесь, ходят годами. Бывало, юные девушки исчезали навсегда. Иногда убивали или калечили младенцев. Совершались и такие преступления, о которых я не могу говорить без содрогания. Слишком долго все происходящее здесь было окутано мраком. Но ты можешь пролить свет на все это и положить конец безобразиям.

Эльвина, скрестив руки на груди, начала рассказывать, стараясь сохранять объективность. Если Шовен говорил правду, то ей еще повезло — после обряда, в котором Эльвине выпала роль жертвы, она осталась жива и не потеряла здоровье. Но повториться такое вновь не должно. Ни с кем. Эльвина поведала о том, что видела, — об остальном Шовен мог догадаться сам. Закончив, Эльвина тревожно взглянула в серые, полные сочувствия глаза монаха и спросила:

— Вы расскажете Филиппу о леди Равенне?

— Он знает. Не может не знать. Она не была его настоящей женой. То, что она делала, не интересовало Филиппа, если только она не бесчестила его имя. Но тебе об этом не стоит беспокоиться.

— Зло, — промолвила Эльвина, — то зло, что все еще гнездится здесь, можно ли его изгнать? Говорят, это дом моего отца, но я боюсь ступать на порог. Очистится ли это место со временем от скверны? Я не хочу, чтобы мой сын унаследовал зло.

Монах понимающе кивнул.

— Филипп тоже думал об этом. Он готовит дом к тому, чтобы ты стала его хозяйкой. Если дух леди Равенны еще где-то здесь, то скоро пройдет обряд освящения и все будет как встарь. Миледи, вы не могли бы ответить на вопросы более личного характера? Я не стал бы задавать их, но они имеют первостепенную важность не только для меня, но и для других людей.

Чего еще не знает о ней этот монах? Эльвина опустила глаза.

— Мне сказали, что Филипп дал вам клятву в тот день, когда вы встретились. Давалась ли эта клятва именем Бога?

— Филипп понимал, что я волнуюсь. Именем Господа он поклялся на кинжале моего отца, что будет защищать меня, а я поклялась хранить ему верность. Мне это напоминало свадебный обряд, и, зная, что иной свадьбы у меня не будет, я хранила верность и была верна ему, как жена. И все же я совершила грех, живя с чужим мужем. Как странно все складывается в жизни.

Физиономия Шовена расплылась в радостной улыбке.

— Не зря говорят: «Пути Господни неисповедимы». А отчаяние — самый страшный грех. Всему свое время. — Шовен встал и, взяв ее руки в свои, тихо спросил: — Ты ведь очень его любишь?

— Да, святой отец. Я люблю его больше жизни, а это, наверное, еще один грех.

— Нет, если не терять голову. Но ты всегда вела себя разумно. Отдохни. Скоро тебе понадобятся силы.

Шовен ушел, и Эльвина проводила его недоуменным взглядом. Он сказал так много и вместе с тем так мало. Да, в тучном теле монаха билось доброе и милосердное сердце. Ему ведома была игра страстей, и он сочувствовал Эльвине, но только чем Шовен мог помочь ей сейчас? Церковь и король сошлись во мнении: Филипп никогда не будет ее мужем. Она должна готовить себя к тому, что ей придется прожить жизнь без него, утешая себя лишь тем, что он жив.

Филипп, скинув тяжелую кольчугу, лег на кровать, на которой спал во время нечастых посещений дома своей жены. В холодных стенах этой каморки не осталось ни воспоминаний, ни дорогих его сердцу вещей. Просто крыша над головой, и все.