Графиня тьмы - Бенцони Жюльетта

— Искренне вам того желаю, но… достаточно ли у вас средств, чтобы содержать ребенка?

Лаура подумала, что теперь самое время позаботиться о деньгах.

— Могу ли я рассчитывать на вашу помощь, если этих средств не хватит?

— Мою помощь? Я беден, как Иов! — воскликнул Талейран в таком ужасе, что Лауре с трудом удалось сдержать смех. — Прошли те времена, когда в моем распоряжении был роскошный особняк Галифе и всевозможные фонды: сегодня я уже не министр. Признаюсь, вопрос о вашем будущем как-то ускользнул от моего внимания, а? Бенезеш удовлетворял все ваши нужды, да и те, кто принимал вас в Швейцарии, тоже оказались на высоте, не так ли?

— Именно так! Никогда еще я не встречала таких благородных людей!

— Не сомневаюсь. У вас в Сен-Мало ведь осталось кое-какое имущество? Хотя революция пробила значительные бреши в бретонских состояниях. В других, впрочем, тоже…

— Мой замок в Комере сгорел, вилла в Сен-Серване разграблена, но благодаря одной моей дорогой подруге судоходная компания Лодрен держится пока на плаву. По крайней мере, я очень на это надеюсь, хотя вот уже четыре года у меня от них не было никаких вестей. Но даже если предположить, что и судоходство уже не приносит прибыли (что маловероятно), все равно у меня еще есть счет в парижском банке. И средств на нем, я думаю, достаточно, чтобы Элизабет ни в чем не нуждалась.

— Ее зовут Элизабет?

— Как и ее тетушку, которую так горько оплакивала мадам… Я уверена, что она и сейчас по ней грустит. Раны в ее сердце так и не зажили, а вы заставляете его терпеть новую муку…

Талейран не собирался вновь обращаться к этой теме. Он покрутил головой, словно проверял воздух на свежесть, потом постучал концом трости по ботинку на больной ноге, как будто сбивая с него комья земли, прокашлялся и, приподняв плечи, обтянутые сюртуком из великолепного английского сукна, заявил:

— Кажется, похолодало, и раз уж мы обо всем договорились, будет лучше, если я верну вам свободу передвижений. Мне остается лишь пожелать вам счастливого пути… и уверить, что я не упущу вас из вида. Хотелось бы время от времени узнавать о вашей жизни. И о жизни этой девочки… А кстати, — он потыкал тростью в какой-то сорняк, — известно ли вам, кто отец ребенка?

— Нет. И я никогда не пыталась проникнуть в чужую тайну. Если вообще она существует.

— Что вы хотите этим сказать?

— У меня, конечно, нет доказательств и никакой

уверенности в моем предположении, но я почему-то думаю, что принцесса и сама не знает…

— Как это не знает? Было бы странно…

— Только не для девушки такой сложной организации, ослабленной долгим заточением и страданиями. У нее часто случались обмороки… Не исключено, что какой-то негодяй воспользовался…

— Кто вам об этом сказал?

— Мадам де Турзель… и еще месье Бенезеш, он тоже, как и я, склонялся к этому варианту. Не представляю, как она могла бы отдаться мужчине, будучи в здравом уме и твердой памяти… Ее душа так непорочна и горда!

Бывший отенский епископ согласно кивнул головой:

— Возможно, вы и правы. Такой ход событий вполне возможен, как это ни печально… Как не пожелать ей хоть немного любви? Но, может статься, господь уже смилостивился, а?

— Вы имеете в виду ее теперешнего спутника?

— Ну разумеется. Он обладает всеми качествами, чтобы соблазнить любую недотрогу. Что до нее… она красива?

— Восхитительна! Похожа на мать, но мягче… поэтичнее… Изумительная грация, чудный голос и такое нежное сердце!

При воспоминании о Марии-Терезии на губах Лауры заиграла улыбка. Впервые ночное «похищение» ее подопечной увиделось молодой женщине в ином свете, и она поняла, что будет теперь молиться, чтобы между этими двумя существами, злой волей истории брошенными друг к другу, возникла искренняя любовь.

Беседуя, Лаура и Талейран дошли до калитки. Бывший министр снял шляпу и с неожиданным для такого гордеца чувством склонился перед ней:— Прощайте, мадам! Не знаю, будет ли мне дано увидеться с вами вновь, но я счастлив, что имел возможность встретиться с вами сейчас. Благодарю вас. Возвращайтесь скорее к себе в отель! Я уйду после вас.

— Нет. Уходите первым, пожалуйста! Я бы хотела еще немного побыть здесь.

— Как вам будет угодно.

Оставшись одна, Лаура медленно направилась в ту сторону кладбища, где покоился Людовик XVI. Она хотела еще помолиться, но только в одиночестве, в отсутствие чужих глаз, которым неведомо сочувствие. Она преклонила колени, не спеша поправила розы на могиле и стала молиться, не замечая, что обращалась она не к богу, а к тому, кто покоился под слоем извести, присыпанном черной землей, к этому королю-мученику, единственному идолу, которому поклонялся Жан де Батц, его королю, тому, ради которого он бы с радостью отдал жизнь. Только этой могиле и могла она поверить свою любовь, которую так и не смогла изгнать из своего сердца.