Принц-странник - Холт Виктория

Пришли фрейлины и сообщили о том, что мадемуазель де Монпансье просит принять ее.

Когда мадемуазель вошла, на ее лице были видны следы слез. Обняв Генриетту, она зашлась в рыданьях.

— Я приехала прямо из Коломба, — сказала она.

Генриетта тщетно пыталась выдавить из себя хоть слово. «Мама тяжело больна? — подумала она. — Но она давно уже тяжело болеет. Мама мертва? Мама… ушла от меня?»

— Она умерла во сне, — сказала мадемуазель. — Это была мирная кончина. Она никак не могла уснуть, и доктора дали ей лекарство от бессонницы, которое оказалось настолько сильным, что она уже больше никогда не проснется.

Генриетта молчала: она по-прежнему не могла сказать ни слова.

В Сен-Клу приехал Людовик. Он был полон нежности, как всегда в тех случаях, когда любимые им люди оказывались в беде.

— Это жестокий удар, дорогая, — сказал он. — Мне понятны твои страдания. Кроме того, поведение моего брата просто чудовищно. Я его увещевал, но он на каплю не изменил своего поведения.

— Ваше величество добры ко мне.

— У меня такое ощущение, что я никогда не смогу быть достаточно добр к тебе, Генриетта. Ты знаешь, как я тебя люблю. Всякий раз при виде тебя я ощущаю величайшее сожаление. У меня есть жена… и другие, но ты, Генриетта, стоишь особняком среди них всех.

— Мое сердце согревается от таких слов.

— Ты и я связаны, дорогая… теснее, чем любые другие двое на этом свете.

Он ласково обнял ее: вид у нее был более хрупкий и истонченный, чем когда-либо прежде.

— Знаю, ты любишь меня, — сказал король и, помолчав, добавил:

— Твой брат попросил, чтобы тебе было разрешено посетить его.

Она невольно улыбнулась, и застарелая ревность пронзила сердце Людовика, пронзила остро и холодно — как удар кинжала.

— Он пишет, что давно не видел тебя, что вам в вашем общем горе необходимо побыть вместе.

— Если бы я могла поехать!..

— Я уже говорил с Филиппом. Он против поездки.

— А вы, сир?

— Филипп твой муж. Его согласие обязательное условие поездки. Но можно заставить его дать такое согласие. Генриетта, я хотел бы поговорить с тобой на очень секретную тему. Я знаю, тебе можно поручить это дело… Оно очень важно для меня — именно для меня!

— Я твоя подданная, Людовик.

— Но ты и англичанка.

— Не вполне. Моя страна — Франция. Я здесь прожила всю свою жизнь. И ты — мой король.

— И не только король?

— Да, Людовик. Ты — мой король и ты — моя любовь.

Он вздохнул.

— Я хочу заключить договор с твоим братом. Сверхсекретный договор. Но, вероятно, его сначала потребуется убедить в необходимости заключения такого соглашения.

Сердце Генриетты заколотилось.

— Нет никого, кто смог бы его убедить… как ты, — продолжал Людовик.

— Что это за соглашение, Людовик?

— Я это скажу только уверившись, что ты до конца моя. О его содержании знают очень и очень немногие, и я хотел бы верить тебе, Генриетта. Верить от начала и до конца.

Он пристально глядел ей в глаза. Генриетта уже знала это сверкание его взора — таким взглядом он смотрел на своих будущих любовниц. Но сейчас речь шла о соблазне иного рода — он подвигал ее на духовную измену. Это была ревность любовника к брату любимой, требование полной капитуляции, превращение ее — нет, не в любовницу, но в рабыню — агента при чужом дворе.

И любовь к этому человеку, затаенная многолетняя любовь, вырвалась из глубин души, захлестнула и раздавила ее.

Ей было ясно, что, сказав «нет», она потеряет его навсегда, а подчинившись ему полностью и бесповоротно, навеки свяжет себя с ним, ибо, питая к ней чувства не меньшие, чем к любовницам, он видел в ней человека, способного на то, что недоступно другим. У нее было то, что кроме нее никто не мог ему предложить: влияние на царственного брата. Но прежде всего он решил во что бы то ни стало распознать меру ее любви в сравнении с любовью к брату.

Она почувствовала, что еще секунда — и она потеряет сознание, и откуда-то со стороны услышала свой голос:

— Людовик… Я твоя… целиком и полностью.

В Сен-Клу разгорелась очередная ссора. Филипп был в гневе на жену.

Король арестовал шевалье де Лоррэна и посадил его в Бастилию. Тот неоднократно оскорблял мадам, и это, по мнению короля, было достаточным основанием для наказания.

Мадам стала фавориткой короля. Все было теперь как в былые дни: где Людовик, там и Генриетта. Они вновь прогуливались по рощам и аллеям Фонтенбло и Версаля под руку друг с другом, они вдвоем долгие часы проводили с тем или иным министром короля, ибо мадам стала не просто сердечным другом короля, но и его политическим советником.