Несущая свет. Том 1 - Гиллеспи Донна

Поэтому отец решил по-своему распорядиться судьбой своего непокорного сына, он устроил так, что того отправили в Северную Африку, в провинцию Нумидия, где проходила очень неспокойная граница Империи с землями кочевников, постоянно совершавших набеги на римские поселения. Несмотря на все свое отвращение к войне, Марк проявил себя в армии с лучшей стороны, это Юлиан-старший должен был признать. Он заслужил высокую похвалу, как от своего командира, так и от рядовых солдат; сослуживцы считали, что именно он спас однажды целый гарнизон одной из крепостей, расположенных в пустыне, своими быстрыми умелыми действиями во время неожиданного ночного нападения отряда кочевников, причем дело тогда дошло до рукопашного боя, в котором Марк отлично проявил себя. Однако военная служба никак не повлияла на еретические умонастроения молодого человека, и Юлиан-старший продолжал беспокоиться по поводу страстной тяги своего сына ко всему возвышенному и лишенному практической пользы. И вот однажды он узнал из письма своей сестры Аррии, что Марк избран в Сенат — на одну из самых незначительных должностей, но все равно ему была оказана беспрецедентная честь, потому что молодому человеку не исполнилось еще тридцати лет. Однако выборы не обошлись без скандала: малочисленная, но шумная группа противников объявила во всеуслышанье, что Марк вовсе не является сыном Сенатора, что в действительности он Эндимион, уличный мальчишка без роду и племени, которого старый Юлиан принял в свой дом, умыл, одел и дал образование.

«Я счастлив, что ты наконец-то решил начать достойную жизнь, — писал Правитель своему сыну. — Философия должна помогать человеку жить, а не заменять собой саму жизнь».

Но его радость была преждевременной.

Как-то в начале месяца мая — в тот год, когда войско Видо, укрепленное Юлианом-старшим римскими вспомогательными отрядами, потерпело поражение от воинов Бальдемара — молодой Марк Юлиан стоял на ступенях храма Минервы вместе с уже совсем дряхлым Лукой, который, несмотря на свои многочисленные недуги, был все еще жив. Они слушали одну из зажигательных речей Изодора, направленных против непорядков в столице.

Изодор говорил перед толпой в несколько сотен человек, среди которых были любопытные учащиеся римских школ, праздные прохожие, а также торговцы и ремесленники, принесшие в этот час свои дары в храм. Внизу у подножия храма катили по улице тележки цветочников, радующие глаз своим ярким пестрым товаром, а мягкое послеполуденное солнце играло бликами на бронзовых статуях, расположенных высоко на крышах храмов и правительственных зданий; бронза пламенела и слепила глаза, сливаясь в один льющийся золотой поток. Страстный голос Изодора перекрывал монотонное бормотание жриц, произносящих нараспев таинственные гимны внутри храма, а также крики торговцев рыбой на улице внизу.

Тело Луки было скрючено тяжелыми хворями, руки дрожали; сопя от напряжения, он опирался на сучковатую палку. Вообще-то старик не питал особой любви к философам, но поскольку с возрастом почти ослеп и страдал старческими провалами памяти, он теперь, как за последнюю соломинку, держался за Марка, следуя за ним всюду по пятам, как будто в нем отныне заключалась вся его жизнь. Что же касается Марка-младшего, то он уже был достаточно взрослым, чтобы без труда разбираться во всех условностях и порядках, царивших в среде римской аристократии, к которой сам теперь принадлежал. Он был довольно красив, но не броской красотой Аполлона со скульптурных изображений римских ваятелей. Нет, красота Марка не бросалась в глаза, и источником ее были не только правильные черты его мужественного лица, но и душа молодого человека. Его крепкое мускулистое тело было одето в льняную тунику и серый плащ, накинутый с небрежным изяществом. Его внешность не пострадала от нескольких лет суровой, полной лишений жизни, проведенной в пустыни. На нем не было никаких украшений, кроме простого золотого кольца — знака избрания в Сенат. Ничто в его облике не свидетельствовало о том, что он жил когда-то совсем другой жизнью, вдали от библиотек и торжественных колоннад. Но в его горящем взоре, готовом вспыхнуть ярким бешеным огнем при виде любой несправедливости, угадывался все тот же неукротимый Эндимион.

Марк прикрыл рукой глаза от солнца и вдруг увидел, как в темном дверном проеме храма Минервы, расположенном на пятьдесят ступенек выше того места, где стоял Изодор, сквозь дымку от благовонных курений блеснул стальной клинок. Мышцы молодого человека напряглись как перед боем.