Несущая свет. Том 3 - Гиллеспи Донна

Суния замерла с рукой, поднесенной в отчаянии к горлу. Горе настолько потрясло ее, что не было сил даже заплакать.

«Я не должна пережить ее. Она умирает за всех нас!» — Суния вцепилась в руку Акко, стоявшего позади Метона.

— Умоляю тебя, дай мне свой кинжал!

— Замолчи, женщина! Если ты хочешь умереть, это можно устроить, но не при помощи моего кинжала.

Ауриана почувствовала себя при смерти. Все ее мускулы, казалось, превратились в мягкую, бесформенную массу. Ни одна ее уловка не действовала. Бессчетное количество раз она пыталась начать атаку, и ничего не получалось.

«Я зашла слишком далеко в течении, и оно оказалось слишком сильным. Фрия, Водан, святая земля, почему вы покинули меня?»

Ее народ, надежда, любовь казались смутными и далекими как звезды. Жизнь заканчивалась так же, как и началась — в страхе и боли.

И вдруг за спиной она почувствовала препятствие. Слишком поздно до нее дошло, что Аристос прижал ее к водяному органу. Сначала она ударилась о его бронзовую вертикальную часть, а затем прокатилась по клавишам. Сложный механизм сразу же был приведен в действие. Маленькие бронзовые дельфины передали усилие поршням, которые зашли в цилиндры. Сжатый воздух поступил в трубы, и над ареной раздались резкие нестройные звуки, вызвав веселье у публики. К этой какофонии присоединился торжествующий смех Аристоса. Она доставила ему много хлопот, но в конце концов случилось то, что должно было случиться.

По рядам, где сидели плебеи, прокатился стон возмущения. Лишь кое-где слышался разрозненный смех. Воздух огласился воплями протеста с галереи для женщин.

Завывание органа вызвало ухмылку на лице Домициана.

— Ауриния играет на этой штуке куда лучше, чем твои музыканты! — заметил он Планцию.

В то же самое время безвыходное положение, в котором находилась Ауриана, возбудило в нем похоть, и он с вожделением подумал о двух амазонках, ожидавших его во дворце.

«Аристос, дай же мне сейчас мое доброе предзнаменование!» — подумал он.

Ауриана почувствовала, как в спину ей больно впилось дубовое основание органа. На нее упала тень от огромного туловища Аристоса.

— Насладись своим последним дыханием жизни, мерзкая отцеубийца! — прокричал он, еще не успев отдышаться, и тут же попытался проткнуть ее мечом насквозь.

Однако острие его меча не успевало застать Ауриану на одном и том же месте. Она лихорадочно металась из стороны в сторону, но все пути отхода были закрыты этим дубовым инструментом. Из попытки проскользнуть у Аристоса под рукой ничего не вышло, он преградил ей дорогу ногой, обутой в кожаный сапог, а затем ударил в плечо выпуклостью щита. Воля и решительность ее таяли с каждой секундой.

С дразнящей ясностью Ауриана вдруг увидела рунические знаки, нарисованные на белой ткани: руны смерти и возрождения. Возрождению всегда предшествует смерть. «Я твоя, Одберт! Парки отвергают меня».

В этот момент Петрония впустили в императорскую ложу. Очень волнуясь, он остановился у императорского ложа и стал ждать, когда Домициан обратит на него внимание. При этом он старался не смотреть на руки Императора. Пухлая плоть, пережатая перстнями, в изобилии унизывавшими пальцы, напоминала ему колбаски из телятины с укропом, которые продавали сегодня на рынке. Мрачный, насупленный взор Домициана остановился на полпути между схваткой у водяного органа и начальником преторианской гвардии.

— Робость не является достоинством начальника преторианцев. Живо выкладывай, что там у тебя.

Петроний про себя воздал хвалу Немезиде, чтобы та дала твердость его голосу, когда он наклонился к самому уху Императора, чтобы сообщить важные известия. На какой-то момент нервозность начисто отшибла ему память, и он к своему ужасу обнаружил, что не помнит того, о чем должен был говорить. Злобная гримаса на лице Домициана тоже не способствовала красноречию. Пауза затянулась. Петроний подумал, что если Домициан сочтет его приход бессмыслицей, то следующая его аудиенция состоится с парой весьма недружелюбных молоссианских псов на арене.

— Мой повелитель, прими почтительнейшие извинения твоего покорного слуги за это несвоевременное вторжение, — начал Петроний, проклиная свой голос за неестественный, высокопарный тон. — Если бы дело не касалось твоей безопасности…

— Почему бы тебе не продекламировать всю Энеиду, прежде чем приступить к главному? Говори немедленно! — прорычал Домициан и переключил свое внимание на арену.