Страшное гадание - Арсеньева Елена

Шторм, впрочем, улегся так же внезапно, как и возник, а вот приступ безумия, овладевший лордом Макколом, что-то затягивался. И поэтому больше, чем свою голову, капитану Вильямсу хотелось бы потрясти сейчас этого молодого человека, чтобы наконец вразумить его. Впрочем, Маккол и так выглядел потрясенным, даже чересчур.

– Сэр, послушайте, – начал с самого начала капитан Вильямс, на всякий случай убирая руки за спину, чтобы не дать себе впасть в искушение. – Подумайте о своем положении в обществе. Вы происходите из родовитой, почтенной семьи, вы – граф, вы – лорд.

– Я всего лишь один год – лорд, а уже двадцать пять – подданный ее величества британской королевы, – буркнул пассажир.

– Да неужели вы почтете себя обязанным?.. – Капитан едва не задохнулся в отчаянии. – Сэр, я не понимаю вас!

– Я не могу поступить иначе, – тихо проговорил лорд Маккол. – Она назвала меня подлецом – видит бог, у нее есть все основания так говорить!

Капитан поглядел задумчиво:

– Вы, помнится, рассказывали, будто в России непокорным слугам… р-раз! – и нет головы?

Лорд Маккол помолчал, потом, криво усмехнувшись, молвил:

– Ну, я наплел всяких баек, чтобы убедить вас взять нас с нею на борт. Правда лишь в том, что я роковым образом вмешался в судьбу этой несчастной, и теперь честь моя требует, чтобы я искупил свою вину перед ней.

Капитан Вильямс задумался. Мрачный взор молодого человека не на шутку встревожил его. О боже, с таким богатством, внешностью, знатностью… Воистину, жизнь этого человека могла бы стать подтверждением слов Вольтера: «Земной рай там, где я». А вместо этого… Чудилось, за спиною лорда стоит некая черная тень, и это она требует от него столь непомерной жертвы. Неужели честь – это кровожадный африканский жрец, рассекающий грудь жертвы, чтобы вынуть из нее живое сердце и поднести его на золотом блюде низкому, недостойному, алчному существу?

Впрочем, Вильямс – истый англичанин – не хуже Десмонда понимал, что самый суровый суд, которому подвергается когда-либо джентльмен, это суд его собственной совести. Если для лорда Маккола это и в самом деле вопрос чести – или смерти, как он уверяет, капитан исполнит требуемое. Но все-таки он сделал еще одну попытку образумить молодого человека, предложив в заключение разговора:

– А нельзя ли, сэр, подождать до прибытия в Дувр? Там вы отыщете более компетентных людей… В конце концов, остался какой-нибудь час пути, ничто нам более не угрожает, шторм улегся…

– Не лукавьте, капитан! Вы прекрасно знаете, что на море полный штиль, мы стоим на месте, и неведомо, когда паруса наши вновь наполнятся попутным ветром, – укорил Маккол. – Кроме того, я сообщил о своем прибытии, меня будут встречать, и я не желаю подвергнуть бедную женщину новым унижениям в присутствии слуг. Они и подозревать не должны о ее прежнем двусмысленном положении! Они сразу должны видеть в ней… – Он поперхнулся словом. – Разумеется, я не могу принудить вас, могу только просить…

– Ах, боже мой! – только что не взвыл добросердечный капитан, осознав полнейшую тщетность своих усилий. – Бог с вами! Вы меня убедили, сэр. Ведите, ведите ее сюда, да поскорее…

Маккол не двинулся с места. Его опущенное лицо вспыхнуло. – Не могли бы вы пойти со мной в каюту, – чуть ли не умоляюще шепнул он. – Там, на берегу, я тотчас пошлю по лавкам, но пока…

Вильямс понял. Маккол не хотел, чтобы кто-то увидел это злосчастное существо, которому выпала такая счастливая карта, в отрепьях.

«Зачем, зачем я дал себя уговорить и взял их на борт? – подумал он в отчаянии. – Тогда они бы не попали в шторм, от которого достопочтенный лорд спятил!»

Но ничего уже нельзя было вернуть назад, и сказать было нечего, кроме как буркнуть уныло:

– Ну пойдемте, коли вы уже решились…

«Погубить себя», – добавил капитан мысленно и, достав из шкафчика толстую книгу в кожаном переплете, выбрался из каюты на вольный воздух, стремясь как можно скорее сложить с себя тягостную обязанность.

Едва услышав исполненный возмущения возглас: «Оставьте меня, сударь, вы с ума сошли?!» – Десмонд почуял неладное и, вскочив с постели, растерянно замер перед распростертой девушкой, пристально вглядываясь в лицо, сделавшееся вдруг совсем иным, гневным и от этого незнакомым. Его еще не ослабелое орудие вызывающе торчало вперед, и, бросив на него растерянный взгляд, девушка съежилась, закрыла лицо руками.

Ничего пока не понимая, Десмонд тоже безумно устыдился и начал торопливо напяливать на себя одежду, удивляясь, почему мокрая ткань налезает с таким трудом. Не совладав со штанами, он вновь потянул их вниз… и в этот миг с постели донесся исполненный ужаса вопль. Обернувшись, он увидел, что девушка сидит, поджав колени к подбородку, с расширенными от ужаса глазами…

Она вообразила, что сейчас снова будет подвергнута насилию? Почему, о господи, с чего он вдруг стал внушать ей такое отвращение? Или она забыла, начисто забыла, какая дрожь только что сотрясала ее тело, как туманились глаза? Или дневной свет вызвал этот приступ чрезмерной стыдливости?

Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в котором она держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова, как изъяснялся с ней обычно:

– Cold… до костей. Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress надевать, Марь-яш-ка… you'll be ill!

– Какая палуба? И что за тряпье вы мне суете? И какая я вам Марь-яш-ка, сударь?!

Она в точности, так же ломая язык, как Десмонд, произнесла свое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и он остолбенел.

Выходит, она прекрасно обучена его языку? Но где, как русская крестьянка могла?..

Вдруг тяжесть налегла на его сердце, и впоследствии, уже годы спустя, Десмонд не раз думал, что прозрение, подобное некоему божественному озарению, настигало его уже тогда, и, если бы он поддался, дал себе труд одуматься, осмыслить все эти странности, его жизнь могла бы сложиться иначе.

Да, все могло бы быть иначе, если бы… если бы она хотя бы позаботилась прикрыть наготу, прежде чем пускаться в дальнейшие вопросы!

– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка, сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело вновь открылось Десмонду: полушария тяжелых грудей вздрогнули, вызвав знакомую судорогу внизу живота.

Как всякая женщина, она цеплялась за мелочи, пытаясь найти в них опору.

Десмонд ответил раздраженно:

– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю тебе новое, и не одно, а сколько пожелаешь!

О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветных русских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь, девушка взглянула на него с презрением: