Страшное гадание - Арсеньева Елена

– Я беспокоилась о вас. Что случилось ночью?

– Да, пустяки, – отмахнулась Джессика. – Устала, а потом, настроение у меня не самое лучшее, вы же понимаете. Вот и одолело все разом. Право, Десмонду не стоило поднимать такого шума. Но он очень заботлив, наш дорогой Десмонд. Он совсем потерял голову, глядя, как доктор пускает мне кровь…

– Больно? – содрогнулась Марина.

– Ну, наверное, хотя я не чувствовала: была в обмороке. Однако первое, что я увидела, это лицо Десмонда. Мужчины все-таки слабее нас, женщин. Они совершенно не выносят вида страданий! Здесь неподалеку покои Джаспера, а он, как известно, болен. Иногда я слышу его крики, стоны, он о чем-то просит Сименса… Кто бы мог подумать, что малярия может причинять такие муки! «Малярия? Да если б ты знала!..» Только чудом Марина удержала на самом кончике языка рассказ о том, что она повидала сегодня у Джаспера!

Наверняка Джессике, как давней обитательнице Маккол-кастл, все уже давно известно. Это, конечно же, одна из семейных тайн, которые тщательно охраняются от посторонних. И от нее, Марины, тоже… Вдобавок, кого бы там ни искал сейчас Сименс (а ведь он, можно спорить, решил, что к Джасперу пробралась Агнесс, только ее он зовет ведьмой), после того как Марина расскажет о своих приключениях Джессике, это незамедлительно будет известно всем. Если проболталась Марина, почему не проболтаться и мисс Ричардсон?.. И тогда – о, тогда Десмонд узнает, что это она потворствует пагубным прихотям его дядюшки, суя свой нос куда не надо. А Джаспер… проведай Джаспер, что она разгласила его тайну, не разгласит ли он, в свою очередь, ее секрет? Какой? Да мало ли! Сказал же он, что видит насквозь дьяволенка, который всем морочит головы! Нет, лучше помалкивать…

– Марион?

Джессика смотрела не без изумления, и Марина, прячась от этого проницательного взгляда, неловко сменила тему:

– Значит, Десмонд вернулся ночью?

– Да. И, боюсь, ему едва ли удалось как следует выспаться! Сначала меня отхаживали, а потом… потом я устроила такую истерику.

– Истерику?! – Марина вытаращила глаза.

В ее представлении это слово было связано с теткой, вопящей дурным голосом и кидающейся рвать волосы, царапать лица или просто лупцевать по чем попало прислугу, нарочно выстроенную в ряд для того, чтобы барыне было на кого излить неутихающую злобу на весь мир – и успокоиться хотя бы на время. Нет, очевидно, Джессика имеет в виду нечто иное.

– Ну да, истерику, – слабо улыбнулась та. – Видите ли, я получила некое письмо… – Она замялась, взглянув на Марину, как бы размышляя, можно ли ей довериться.

Чувствовалось, что ей до смерти надо с кем-то пооткровенничать, – и она решилась.

– А, все равно вы узнаете: в этом доме ничего невозможно утаить! Это было предложение руки и сердца.

– Ах! – только и смогла сказать Марина, в восторге всплеснув руками: нет ничего милее юным девам, чем обсуждать сватовство, замужество и тому подобное, даже если одна из них – не совсем дева, вернее – совсем не дева, а другая недавно схоронила жениха.

Джессика слабо улыбнулась:

– Я постаралась не обращать внимания и даже оставила письмо без ответа, однако Десмонд, воротясь, сообщил мне, что виделся в Лондоне с… с этим господином, и тот официально заявил ему о своих намерениях относительно меня. Ну и… – Джессика слабо махнула рукой, – сознаюсь: это меня просто подкосило. Я даже плохо помню, что со мной было, что я наговорила Десмонду.

– О, так вам не по душе сие сватовство? – наконец-то догадалась Марина. – Как жаль. Он, верно, очень беден?

– Отчего же? Богат! – Джессика тяжело вздохнула, Марина с ужасом увидела, что ее прекрасные голубые глаза неудержимо наполняются слезами. – Ну, может быть, кого-то и устроит, что он богат, но ведь это его единственное достоинство. Он… он просто-напросто уродлив: облысевшая голова, сгорбленная спина, желтый цвет лица, свидетельствующий о больной печени и плохом желудке. И к тому же этот Риверс очень скуп. Мне предстояло выйти замуж за истинное пугало! Можно не сомневаться, что он бы превратил мою жизнь в домашний ад! Последние слова были уже едва различимы среди беспрерывных всхлипываний, и Марина даже испугалась, что вчерашняя истерика возобновится. Но Джессика улыбнулась, и слезы на ее длинных ресницах заиграли в свете свечей.

– Десмонд – благослови его господь! – все понял и сразу сказал, что принуждать меня ни при каких обстоятельствах не станет. Он уверил меня, что я могу жить в Маккол-кастл сколько угодно. Всем известно, что я была невестой Алистера, что мне некуда деваться, а коли так, Макколы должны заботиться обо мне, как о родственнице. Конечно, если бы мы с Десмондом жили в замке одни, это могло вызвать толки и он, чего доброго, вынужден был бы жениться на мне, но присутствие Урсулы и Джаспера… что такое, Марион?! – Ни-че-го, – с усилием выдавила Марина. – Просто вдруг в горле запершило! Ерунда!

Никакая не ерунда. Ничего нигде не запершило – у нее дыхание сперло от слов Джессики: «Он вынужден был бы жениться на мне». Конечно, это был бы лучший выход для всех: для Джессики, для Десмонда, для семьи. И для нее тоже! Влюбись Десмонд в Джессику, он постарался бы поскорее сплавить отсюда свою тайную жену, предварительно освободив ее от брачных уз. Да и вообще этот брак недействителен, ясно же.

Марина свободна, она может заглядываться на любого мужчину, хоть бы на Хьюго. То же и Десмонд. Но почему-то от мысли о том, что Десмонд может полюбить – не просто плотски желать, но любить! – кого бы то ни было, пусть даже милую и очаровательную Джессику, у Марины защемило сердце. Нет, это надо скрыть, непременно скрыть, не дай бог Джессике хоть что заподозрить. Довольно, что Джаспер уже углядел в ее глазах нечто такое.

– Я… кажется, я простудилась, – выдавила Марина, старательно и довольно-таки натурально чихая. – Ах, боже мой! Ап-чхи! – Она выхватила из кармана платок, поднесла к носу – и выронила: что-то укололо ее лицо. И вовсе это не платок, а скомканная бумажонка, вся кругом исписанная и исчерканная.

Батюшки-светы! Да ведь это листок из Джасперова дневника, ничто иное! Очевидно, Марина безотчетно сунула листок в карман, когда Сименс едва не застиг ее на месте преступления.

Она быстро нагнулась, как в воду кинулась за скомканным листочком, но Джессика оказалась проворнее.

– Вы уронили, Марион. Что это? Какой у вас странный носовой платок! – Она рассмеялась.

– Сама не знаю, что такое? – деревянно пробормотала Марина. Джессика развернула листок:

– Здесь что, пробовали новое перо? Все исчеркано-перезачеркнуто! А почерк-то! Ну-ка… – И она медленно, явно с трудом разбирая слова, прочла: – «Жизнь наша делится на две эпохи: первую проводим в будущем, а вторую в прошлом». Ого! Да это философия, притом очень тонкая. Писал человек умный. Напрасно, напрасно он зачеркнул так много. «Я знаю, что жизнь моя не удалась. Вспомнить мне нечего, кроме горя, которое я приносил себе и другим своим беспутством и слабоволием. До сего дня я думал, что единственное убежище от деспотизма жизни – запереться в какой-нибудь келье да разбирать старые рукописи, размышляя: что прочно на земле? Где Вавилон великолепный? Где это чудо древнего мира? И оно тлеет под разливом мутных вод Евфрата. Но пока бьется сердце в груди, там живет память о делах благости. Возможно, новый лорд Маккол когда-нибудь добром вспомнит меня хотя бы за то, что я сегодня был единственным свидетелем на свадьбе его отца и матери. Когда стало ясно, что у меня не будет, не может быть детей, я исполнился особой отеческой нежности ко всем ним: и большим, и маленьким, и даже нерожденным. Я глядел на Гвендолин – а она казалась еще прелестнее в предвкушении своего пусть еще не скорого, но явного материнства – и думал, что мой отец все-таки потерпел то поражение, которое я ему предсказывал. Дочь сельского викария, которая вынуждена была пойти в услужение, – и Алистер Маккол, надежда и опора всего рода. Уверен: покойные лорды переворачивались в гробах, а леди Элинор, это любимое пугало Урсулы, скрежетала своими призрачными зубами. Каково видеть это венчание было ей, которая…»