Фиалковое зелье - Вербинина Валерия

– Постой, – перебил его Владимир. – Но ведь я видел писчебумажную лавку совсем недалеко от нас. Для чего же…

– Вот то-то и оно! Хозяева тех лавок – большие шельмы. Они продают Дорогину самый дешевый товар, но счета пишут ого-го какие, а он взамен дает им процент. Понятно?

– Процент за то, что они его обворовывают? – поразился Владимир.

– Да нет же! Платит он им по обычной цене, просто для посольства они составляют большие счета, а за эти счета он немножко приплачивает хозяину. Разницу между истинным счетом и заявленным Дорогин кладет себе в карман. Ясно?

– Теперь – да, но, извини меня, это ничуть не проясняет для нас, почему был убит Жаровкин. Допустим, Дорогин – вор, и что с того?

– Он не только вор, – мрачно сказал Балабуха. – Он вообще крайне подозрительно себя ведет. Вчера я вел его целый день. Он купил бутылку дорогого одеколона, потом пару шелковых жилетов, а потом завернул к ювелиру. Покупал у него какую-то драгоценность, а какую, я не разглядел.

– Может быть, для жены? – предположил Гиацинтов оптимистично.

Балабуха с укоризной поглядел на него.

– Для Марьи Ильиничны? Ты что! Я недавно с ней разговаривал. Последний раз она видела от него подарок на день ангела шесть лет тому назад. И дома у него, между прочим, никакого одеколона не значится, а все жилеты ему вывязывает супруга, и еще он грызет ее за то, что она вечно покупает все слишком дорого. А бедняжка уже и забыла, когда она в последний раз покупала что-то не по бросовой цене. Вообще, по отзывам посольских, этот Дорогин – такой жлоб, какого свет не видел, а между тем я сам наблюдал, как он швыряет деньги на о-де-виолетт[8] и ювелиров. Воля твоя, Владимир Сергеич, тут что-то не сходится. Или человек жаден до того, что трясется из-за каждого гроша, и эту жадность из него ничем не выбьешь, или он сорит деньгами направо и налево на шелка и бриллианты, – но не все сразу. А если…

– Хорошо, я тебя понял, – перебил его Гиацинтов. – Ты, главное, не упускай этого Дорогина из виду. Ясно, что он не так прост, но и мы же не пентюхи, верно? Так что с твоей помощью мы его расколем, и никуда он от нас не денется!

Пока Балабуха выслеживал двуличного Дорогина, Владимир Сергеевич тоже не терял времени даром. Он опросил посольских работников, которые хоть как-нибудь соприкасались с Жаровкиным, на предмет того, какого они были мнения о последнем и вообще какое впечатление на них производил этот человек. Тщательно сопоставив полученные сведения, Гиацинтов пришел к довольно любопытным выводам. По словам знавших письмоводителя людей, Жаровкин был словоохотлив, но при этом он ни разу, ни в одном разговоре не проболтался о себе. Никто не знал, кто были его отец и мать, из какого он был сословия, в какой губернии появился на свет. Говорили, что он получил место по протекции какого-то значительного лица, но что это было за лицо, тоже выяснить не удалось. Ничего не было известно ни о родственниках письмоводителя, ни о возможных возлюбленных. Одним словом, Сергей Алексеевич Жаровкин представлялся довольно-таки загадочной личностью.

«Но ведь откуда-то он должен был взяться, а кого попало на посольскую службу не берут… Его прислали из Петербурга, стало быть, у него имелись рекомендации… Чьи? Где он работал до того, как оказался в Вене? Что за лицо ему покровительствовало? И как странно – все отмечают его общительность, в то время как он ни разу не проговорился о том, что касалось его лично… а девушка из «Услады» отметила, что он вообще был очень молчалив… целыми часами сидел в засаде, все подстерегал кого-то… выжидал… Что же это был за человек на самом деле?»

Ответ на этот вопрос пришел совершенно неожиданно, и принес его не кто иной, как Август Добраницкий. Однажды, когда Балабуха явился к Гиацинтову с очередной порцией сведений о Дорогине, который час от часу делался все подозрительнее, дверь неожиданно отворилась, и на пороге возник поляк. Судя по блеску голубых глаз, Август был сильно навеселе.

– Ты что, Август? – удивился Владимир.

– Да так, – беспечно ответил Добраницкий. – Шел мимо, дай, думаю, загляну… Долг отдать, опять же…

И на стол возле Гиацинтова плюхнулся увесистый мешочек с золотом.

– Неужели выиграл? – поразился Балабуха.

– Весь день играл, – жалобно сказал Август, падая в кресло. – Столько денег, столько денег… – И он стал вытаскивать из карманов пачки кредитных билетов. – Друзья! Я должен вам сказать… ик… одну вещь… С тех пор как я с вами… ик… мне ужасно везет!

– Ну, нам с тобой тоже повезло, – заметил Балабуха, подмигнув Гиацинтову.

– Я никогда еще не был таким везучим, – простонал Август, роняя кредитки и раскачиваясь всем телом. – Нет, чес… честно! И главное, я понял. Не сразу, но все-таки понял! Вы ведь шпионы, да? Господи, как я счастлив!

– Ты что это плетешь, а? – насупился Балабуха.

Август поглядел на него и разразился хохотом.

– Нет, ну вы посмотрите! Кого он хочет обмануть! Меня! Да меня ни один…

– Август, – мягко вмешался Владимир, как следует пнув под столом Балабуху, – не знаю, что тебе в голову взбрело, в самом деле. Мы просто приехали в Вену, чтобы найти нашего старого друга…

– Очень уважаемого человека, – прогудел Балабуха.

– Нет, это потрясающе! – сказал Добраницкий потолку, улыбаясь блаженной улыбкой. – Двух человек шлют в Вену из самого Санкт-Петербурга, чтобы они нашли пропавшего письмоводителя… а, господа, кому нужны ваши сказочки? Да ежели бы он был простым письмоводителем, кому он был бы нужен, даже если бы его разрезали на сорок частей и выстрелили им из пушки? Признайтесь уж лучше, что он был вашим коллегой и пострадал… ик… за интересы профессии.

Владимир остолбенел.

– А кто тебе, собственно, говорил, что нас прислали из Петербурга, а? – вкрадчиво поинтересовался Балабуха.

– Да об этом всем посольским слугам известно! – пожал плечами Август. – Еще до вашего приезда сюда прибыла какая-то грозная депеша из столицы – насчет вас, – из-за которой посол, говорят, даже сон и покой потерял. Я и раньше, честно говоря, удивлялся, отчего слуги в посольстве так ко мне… все на цыпочках да на вы… с почтеньицем, значит… А сегодня швейцар не утерпел и все выболтал! И тут я все понял! Мгновенно! Слуги-то думали, что этот Жаровкин был важной персоной… тоже мне, важная персона – один запасной сюртук да ночной горшок! Чудес не бывает, сказал я себе, стало быть, ценность этого человека была совсем в другом! В чем же? И тут меня постигло… ик… озарение! Наблюдал он, значит, за домом! А для чего, спрашивается? Ага! Потому что служба у него такая!

И Добраницкий икнул так громко, что чуть не свалился со стула.

– Август, – тихо сказал Владимир, – ты гений. А я болван.

Балабуха яростно дернул себя за ус.

– Жаровкин? – промолвил он скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Вот именно, Жаровкин.

Вот почему так нервничал посланник, милейший Иван Леопольдович Адлерберг! Вот почему он говорил, что Жаровкин был-де так исполнителен, что дальше некуда, в то время как последний вместо того, чтобы переписывать бумаги, часами сидел в «Венской усладе», наблюдая за домом графини Рихтер! Вот почему Жаровкин был убит, проработав на месте всего ничего, вот почему он производил на окружающих впечатление общительного человека, ловко выпытывая их секреты и даже словом не упоминая о себе самом, и вот, наконец, почему, как справедливо заметил Добраницкий, из Петербурга не поленились прислать двух человек со строгим наказом во что бы то ни стало расследовать его гибель! Если Жаровкин был их собратом по профессии, разведчиком, если он был заслан в Вену с какой-то миссией, то все сразу же становилось на свои места!

– Господа, – жалобно спросил Август, – можно я тоже буду шпионом, заодно с вами? Просто мне так интересно! С тех пор, как я вас встретил, на меня обрушилось столько приключений! Раньше, бывало, с меня только скальп индейцы пытались снять… это когда я удрал в Северную Америку от… впрочем, неважно от кого… В плутовстве обвиняли – это меня-то, у кого дядя – епископ! А с вами я побывал в секундантах, увидел привидение, и жизнь сразу же наполнилась смыслом! Я тоже хочу участвовать в вашем деле!

– Хорошо, Август, – вздохнул Владимир. – Решено: мы будем действовать все вместе.

– Здорово! – обрадовался этот чудак. – Обещаю, я вас не подведу!

И ведь самое интересное, что он сдержал свое слово.

– Иван Леопольдович, я полагаю, нам лучше всего поговорить начистоту.

С такими словами Владимир Гиацинтов обратился на следующее утро к императорскому посланнику в Вене графу Адлербергу.

– Слушаю вас, – настороженно молвил граф, дернув щекой.