Гордая американка - Бенцони Жюльетта

– Сколько возни вокруг отеля! – бурчал дядя Стенли. – «Континенталь» ничем не хуже этого старого сарая.

– Старый сарай? – возмутилась Александра. – Ну и тупица вы, дядюшка! Настоящий американский невежда! Глория Вандербильт говорила мне, что здесь прежде располагался герцог Лозен, прославившийся под Йорктауном, где он обратил в бегство английский флот.

Она не стала распространяться, что названный Лозен был в свое время завсегдатаем Трианона и ему благоволила Мария-Антуанетта. С тем большим удовольствием она разместилась в светлых комнатах, где вся изящная мебель и хрустальные люстры прибыли, казалось, прямиком из Версаля.

Будучи истинным швейцарцем, то есть заклятым врагом пыли, господин Ритц категорически запрещал применять в своих дворцах обивочные ткани, гипюр, бархат, помпоны и прочие модные украшения, которые, по его убеждению, только плодят микробов. У него были в ходу исключительно легкие шелка, хлопчатобумажные ткани из Персии, а также моющиеся ткани, используемые в ванных и туалетных комнатах. В парадных залах полы устилали ковры редкой работы, но этим уступка тяжелым тканям, собирающим пыль, ограничивалась.

Александра тут же почувствовала себя здесь, как дома, тем более что у нее в гостиной ежедневно ставили свежие цветы, а гостиничная кухня, где священнодействовал мэтр Жимон, последователь великого Эскоффье, была выше всяких похвал. Даже тетушка Эмити, первоначально выступавшая, солидаризируясь с братом, за отель «Континенталь», проведя в «Ритце» всего один вечер, перебежала в противоположный лагерь вместе с вооружением и обозом.

Как было устоять, когда Оливье Дабеска, следуя наущению Антуана, преподнес ей в конце первого ужина бутылочку старого портвейна из подвалов самого Томаса Джефферсона, который до Французской революции служил послом юных Соединенных Штатов при короле Людовике Шестнадцатом? Даже не задаваясь вопросом, откуда у него взялось подобное чудо, тетушка Эмити приложилась к бокалу с портвейном, как к чаше на церковном причастии; распробовав волшебный нектар, она потребовала, чтобы за ней оставили всю бутылку, что как раз подразумевалось, а также чтобы ей отдали ее, когда в ней не останется ни капли, чтобы она могла водрузить ее на постамент из позолоченной бронзы. Так она и поступила, повергнув в оцепенение горничную: невиданное произведение пластического искусства заняло место в спальне тетушки под стеклом, словно подвенечный головной убор. Впоследствии ему предстояло перекочевать вместе с тетушкой в Филадельфию.

Очарование отеля «Ритц», признаваемое всеми кокетливыми, элегантными и не стесненными в средствах женщинами, заключалось также в том, что он располагался в самом сердце Мекки парижской моды – на Вандомской площади, поблизости от Рю де ля Пэ и соседних с ней улочек. Помимо всемирно известных ювелирных магазинов «Картье» и «Бушрон», здесь находились модные салоны «Пакен», «Дусэ» и знаменитый «Уорт», открытый принцессой Меттерних и обшивавший императрицу Евгению. Тут же колдовала Каролина Ребу, королева модисток и модистка королев. Непосредственно на площади царили «Марсьяль» и «Арман», «Дейе», сестры Ней и Шарве, король мужской моды и портной принца Уэльского. Недоступная и фантастическая Жанна Ланвен распахнула свои двери подле салона конской упряжи «Гермес» ближе к Сент-Оноре, по соседству с парфюмерным раем – «Роже» и «Галле». Знаменитый представитель парфюмерной когорты Герлен обосновался на улице Риволи, а Любен, излюбленный парфюмер императрицы Жозефины, возвел свою резиденцию на улице Руаяль. Если добавить к этому перечню магазины изысканной посуды «Лалик», «Баккара», «Сен-Луи», а также торговлю изделиями из золота и серебра «Кристофль», то нетрудно понять, каким неодолимым соблазнам подвергалась здесь миссис Каррингтон, стоило ей ступить на тротуар.

Ей было тем более трудно им противостоять, что умеренность вовсе не входила в перечень ее качеств; ее апартаменты ускоренно наполнялись чудесными приобретениями, а обшитые персидскими гобеленами гардеробы, предусмотрительно сделанные славным господином Ритцем совершенно необъятными, быстро стали ломиться от платьев, манто, костюмов, обуви, шляпок и прочего.

Столь лакомое соседство немало облегчало задачу Антуана, у которого каждый день выдавалось по несколько свободных часов, тем более что в мартовское ненастье ему далеко не всегда приходилось сопровождать дам во время ритуальной послеобеденной прогулки в карете по Булонскому лесу и присутствовать по утрам на велосипедных заездах, устраиваемых Александрой там же. Впрочем, на обедах, ужинах и выездах в театр его присутствие было обязательно. А ведь после полного тревог года он вовсе не испытывал желания пропадать в Париже. Он мог мечтать только об одном: погрузиться на Лионском вокзале в милый его сердцу Средиземноморский экспресс, который всего за несколько часов домчит его до Авиньона, откуда он без труда доберется до Шато-Сен-Совер, фамильного гнезда, где заправляла Виктория, его старая служанка, а также ее муженек Прюдан и их племянницы-близняжки Мирей и Магали. Желание оказаться там бывало порой столь сильным, что он с трудом сдерживался, чтобы не бросить Александру на произвол судьбы и не улизнуть тайком. Одна мысль о том, что каждый вечер надо одеваться щеголем, когда он больше всего на свете любит удобные тапочки, сводила его с ума; однако пленительная гордячка казалась настолько счастливой и переполненной радостью жизни, когда, наряженная еще искуснее, чем накануне, брала его под руку перед дверями ресторана или театра, что он лишался смелости причинить ей малейшую неприятность и ежедневно переносил расставание на завтра.