Черная пантера - Картленд Барбара

Должно быть, я преуспела в выборе туалета, так как Элизабет, с которой я встретилась «У Гюнтера», рассыпалась в комплиментах.

— Ты очень красива, Лин, — с завистью проговорила она. — Мне тоже хотелось бы так выглядеть.

Я засмеялась.

— Я всегда мечтала выглядеть по-другому, — призналась я. — Если хочешь знать, я всегда стремилась быть похожей на ту женщину, чей портрет висит в спальне Филиппа Чедлея: темноволосой, изящной и утонченной.

— А вот у меня совсем нет желания походить на нее, — бросила Элизабет.

— Наверное, она была очень привлекательной, — сказала я.

— Будь она сейчас жива, она не показалась бы тебе привлекательной, — ответила Элизабет. — Она выглядела бы старухой.

— Сколько же ей было бы? — поинтересовалась я.

— За сорок, — ответила Элизабет. — Она умерла сразу после войны.

— Так давно? — удивилась я. — Ты, видимо, что-то напутала, Элизабет. Не может быть, чтобы он столько лет продолжал любить ее.

Мы сели за столик у окна.

— Давай выберем что-нибудь поесть, — предложила Элизабет. — Я так рада, Лин, что тебя интересуют и я сама, и мои заботы.

Я почувствовала себя обманщицей и лицемеркой и в наказание заказала себе блюдо, которое терпеть не могла. Когда официант исчез, я повернулась к Элизабет.

— Продолжай, — напомнила я.

— Ну, когда все это случилось, — начала она, — я ничего не знала, так как была еще мала. Но помню, что, когда мне было четырнадцать или пятнадцать, все вокруг говорили:. «Филипп скоро придет в себя. Ах, если бы только он вернулся и поселился в своем доме. Глупо бродить по свету. И, в конце концов, у него есть обязанности».

Думаю, беспокойство мамы было отнюдь не бескорыстно: дело в том, что Филипп очень заботился о ней. Она всего-навсего его кузина, но, как и его отец, он всегда помогал ей. А когда он уехал, ей стало некому рассказывать, какая она больная и как возросла плата за обучение дочерей.

Он все-таки вернулся домой — в тот год мне исполнилось шестнадцать. Все ужасно радовались. Они говорили: «Теперь он выздоровел и обязательно женится, обоснуется в своем доме и будет свято следовать семейным традициям». И мне стало любопытно, почему Филипп уезжал и что произошло. Естественно, никто не хотел мне рассказывать. Они ходили вокруг да около, находили всяческие отговорки и отсылали меня за ответом друг к другу. В конце концов я все выяснила.

Элизабет замолчала.

— Что же произошло? — спросила я. Она огляделась, как будто боялась, что нас могут подслушать.

— Надя, — проговорила она, — из-за него покончила с собой.

— Из-за него? — переспросила я. — Что ты хочешь этим сказать?

— Он не хотел жениться на ней, — объяснила Элизабет. — Она безумно любила его, но однажды у них произошла ссора — или что-то в этом роде, — и она выбросилась из окна Чедлей-Хауса.

— Какой ужас! — воскликнула я.

— Представляешь, какой разразился скандал! — продолжала Элизабет. — Более того, Филипп чуть не сошел с ума: он ведь тоже любил ее.

— Но если он любил ее, — сказала я, — тогда почему не женился?

— Он не мог, — ответила Элизабет. — Этот брак стал бы трагедией. Надя была наполовину индуской.

— Индуской!

Я, как эхо, повторила это слово. Вся история оказалась более фантастичной, более странной, чем я могла себе представить. Если бы я не была так уверена в искренности Элизабет, я решила бы, что она все выдумала.

— Индуска!

Так вот откуда эти загадочные темные глаза, правильный овал лица, чувственность ярких губ, этот изящный изгиб шеи и совершенная линия плеч!

— Кем она была? Расскажи мне о ней, — потребовала я.

— Я не смогла ничего выяснить, — сказала Элизабет. — Все домочадцы страшно скрытны в том, что связано с ней — когда они упоминают ее имя, в их голосе одновременно слышится и сожаление, и ужас. Кажется, она была актрисой, но, видишь ли, они все, что касалось ее, скрывали от меня, потому что… — Она заколебалась.

— Потому что хотели, чтобы ты вышла замуж за сэра Филиппа, — договорила я. Элизабет покраснела.

— Как ты догадалась? — спросила она. — Он был так добр ко мне, когда я впервые вышла в свет. Полагаю, он все делал только ради мамы, но я, глупышка, считала, будто ради меня. Он устраивал балы в мою честь, давал маме кучу денег на наши с ней туалеты. Более того, он подарил мне жемчужное ожерелье и браслет, которые раньше принадлежали его матери.

Если быть честной, уже тогда я понимала, что он относится ко мне как к близкой родственнице, но и мне, и всей семье хотелось истолковывать его подарки совершенно иначе. Представляешь, как их это волновало. Полагаю, они ясно дали понять Филиппу, что они ждут от него. Как бы там ни было, но через три, месяца его отношение ко мне внезапно изменилось. Он стал меня игнорировать. Естественно, я получала приглашения в Чедлей-Хаус, но не от Филиппа, а от его секретаря. С тех пор он больше ни разу не танцевал со мной на балах, не стремился к общению со мной. Но было уже поздно, Лин. Я влюбилась в него до умопомрачения.