Чудо в аббатстве - Холт Виктория

Брат Клемент легко приспособился к жизни в усадьбе, и никто не догадался бы, что большую часть своей жизни он провел в монастыре. Иногда во время работы он начинал петь своим прекрасным баритоном. Никогда раньше мы не ели таких вкусных булочек с орехами и белых хлебцев. Брат Юджин также был доволен работой в пивоварне; он варил сливовый джин и вино из одуванчиков и бузины. Он постоянно возился с ягодами, чтобы улучшить свои напитки. Когда они узнали, что в доме живет Бруно, радости их не было предела. И я поняла, что нам не удастся сохранить в секрете, кто он такой.

Когда Клемент и Юджин были вместе, они шептались о былых днях и каждый раз при упоминании Амброуза торопливо крестились. Я не знаю, что пугало их больше, — знание о его грехе, который заключался в том, что он зачал сына, а потом положил его в ясли, чтобы объявить о чуде, или его насильственная смерть.

Что касается обитателей дома, то все, казалось, съежились под ударом, который так внезапно обрушился на нас. Отец стал каким-то покорным, словно чего-то ждал. Я знала, долгие часы он проводит на коленях в молитве. Он уходил в нашу маленькую часовню в западном крыле дома и оставался там часами. Можно было подумать, что он готовит себя для какого-то тяжелого испытания. Матушка лихорадочно работала в саду, и на ее обычно спокойном лице нередко появлялось изумленное выражение. Казалось, она все больше и больше полагалась на Саймона, который всякий раз, когда у него было свободное время, носил за ней корзину и помогал высаживать рассаду. Даже Кейт была подавлена. Ее натура нуждалась в переживаниях, но не таких, какие выпали на нашу долю. Казалось, меньше всего это повлияло на Руперта. Спокойно и тихо продолжал он обрабатывать землю, как будто ничего не случилось.

Больше всего меня беспокоил Бруно. Глаза его гневно сверкали, если Кейт или я говорили, что в ясли его положил брат Амброуз. Он отвечал нам, что это клевета, и когда-нибудь он докажет это.

Кейт быстрее, чем я, оправилась от ужаса последних событий, а с тех пор, как Бруно появился в нашем доме, она старалась постоянно держать его в поле зрения. Иногда мы собирались втроем, как делали это в былые дни на земле Аббатства, и все казалось по-старому, когда еще было Аббатство и мы тайком бегали туда.

Кейт дразнила Бруно. Если он святой, то почему, хотела она знать, не призвал кару с небес на людей Кромвеля?

Глаза Бруно гневно сверкали, но только Кейт могла вызвать в нем чувства, которые, я уверена, он ни к кому больше не испытывал.

Он настаивал, что служанка и монах лгали. И, как я уже говорила, в его присутствии я верила ему.

Руперту было уже двадцать лет. Ему следовало бы работать на собственной земле, но оказалось, что у них ничего нет. После смерти его родителей их владения были проданы за долги, и осталось совсем немного.

Это немногое мой отец отложил для Руперта, когда он достигнет совершеннолетия, но он так и не сказал ни Кейт, ни Руперту об истинном положении дел, так как не хотел, чтобы они думали, что живут из милости.

Руперт сказал это сам, встретив меня однажды в орешнике. Я сидела с книгой на своем любимом месте под деревом, когда он подошел и растянулся рядом со мной на траве. Он поднял орех и ленивым движением отбросил его; потом заговорил со мной, и я поняла, что это было предложение руки и сердца.

— Мой дядя — самый замечательный человек, — начал Руперт. И, конечно, он выбрал хорошее начало, чтобы польстить мне. Я горячо с ним согласилась.

— Иногда я боюсь, что он слишком хорош, — сказала я.

Разве можно быть слишком хорошим? Руперт был удивлен. И я ответила, да, потому, что такие люди подвергают себя опасности ради других. Мой отец принял монахов, а это может быть расценено как не очень разумный поступок. Был еще сэр Томас. Разве он забыл его? Это был слишком хороший человек — и что случилось с ним? Он лишился головы, тогда его счастливая семья стала несчастной.

— Жизнь иногда жестока, Дамаск, — произнес Руперт. — И всегда хорошо иметь кого-то рядом. Я согласилась.

— Я думал, — продолжал он, — что наступит день, когда мне придется уехать отсюда и заняться собственным имением, но узнал, что имения у меня нет. Твой отец не хотел говорить нам, что мы бедны, и сделал так, чтобы мы думали, что наши земли не ушли к кредиторам после смерти родителей. Но я знаю, Дамаск, у меня ничего нет.

— Но у тебя есть мы. Это твой дом.

— Я надеюсь, так будет всегда.