Дорога на Компьен - Холт Виктория

— Это вы, Оссэ? — спросила маркиза.

— Да, мадам.

— И все то время, что король был здесь, вы сидели в своем маленьком алькове и делали заметки?

— Я была поблизости, мадам, на случай если я вам понадоблюсь.

Маркиза невесело улыбнулась — не имело смысла лицемерить и надевать маску перед женщиной, которой она полностью доверяла, которая была ее хорошим другом. Мадам дю Оссэ бросилась на колени и схватила маркизу за руку:

— Вы убьете себя, вы убьете себя! — страстно воскликнула она.

— Бедняга Оссэ, если я умру, вас прогонят, и как тогда вы сможете завершить свои мемуары? Нет, конечно, и после этого вам следует их продолжать, только вряд ли они уже будут такими интересными, не так ли? Сейчас вы можете писать о короле и о своей госпоже, которая также является и госпожой короля. Но как долго это продлится?

— Зачем вы это говорите? — воскликнула мадам дю Оссэ.

— Но ведь так оно и есть... Я все время об этом думаю. И эти люди, собирающиеся на мой туалет... Неужели они полагают, что я не в состоянии прочесть их мысли?

— Эти ваши диеты, мадам, они вам пользы не принесут,— объявила мадам дю Оссэ.

— Боюсь, Оссэ, что я вообще не отличаюсь большой чувственностью. Я кое-что должна вам сказать... Порою король укладывался спать на кушетке. Что это означает?

— Лишь то, что он относится к вам с большим уважением, мадам.

— При этом он говорил: «Я не хочу вас тревожить». А это что означает?

— Что он считается с вашими удобствами.

— А как долго такой мужчина, как он, будет раздумывать об удобствах своей любовницы?

— Это зависит от того, насколько глубока его любовь к ней. Неужели мсье Кенэ не может ничего для вас сделать?

— Он давал мне и пилюли, и другие лекарства, но я оставалась... столь же... безучастной.

— Тогда, мадам, примите мой совет. Забудьте о трюфелях и диетах, о лекарствах. Ешьте то, что доставляет вам удовольствие, и вы поправитесь куда скорее, а вместе со здоровьем придет и тепло, которого так ждет от вас король.

— Дорогая моя Оссэ, как же хорошо, что вы рядом! Мне ведь больше и поделиться не с кем...

— Мадам, вы знаете, что я ваш друг.

— Тогда пожалейте меня, Оссэ. Жизни, которую я веду, не надо завидовать. Такие минуты, как сейчас, столь редки, я ведь никогда не бываю предоставлена самой себе. Я постоянно должна помнить о своих обязанностях, я не имею права на отдых. Пожалейте меня, Оссэ, пожалейте всем своим сердцем.

Мадам дю Оссэ покачала головой: — Мне жаль вас, мадам Маркиза. Мне искренне жаль вас. Вам завидуют при дворе, в Париже, во всей Франции. Все завидуют вам. Но я, та, которая знает вас лучше других, я вас жалею.

— Добрая моя Оссэ, мне радостно думать, что вы рядом, помнить, что вы сидите в своем тесном алькове и записываете все, что происходит. Фигурирую ли я в этих ваших записках? А король?

— Вы — основная их тема. Иначе и быть не может.

— Да, наверное, это так. Но о чем я думаю? Я должна переодеться. Сегодня мне предстоит занимать короля в Беллевью. Скорее...

И тут маркизой вновь овладел сильнейший приступ кашля. Она поднесла ко рту платок, когда приступ кончился, маркиза в изнеможении откинулась на кушетку, а мадам дю Оссэ взяла у нее из руки запятнанный кровью маленький кусочек муслина.

Обе они не произнесли по этому поводу ни слова — это была тайна, известная лишь им двоим, но обе понимали, что долго таиться от остальных им вряд ли удастся. Маркиза вдруг развеселилась:

— Скорее! — воскликнула она. — Времени почти не осталось. Я должна отправляться в Беллевью, встречать моего короля!

КОРОЛЕВСКОЕ СЕМЕЙСТВО

От маркизы Луи отправился в свои малые апартаменты, которые он построил для себя в Оленьем парке. Там он мог наслаждаться одиночеством, там он мог заниматься любимыми делами, и только там он был способен осуществить одно из своих самых настоятельных желаний — разделить Луи де Бурбона и Людовика Пятнадцатого.

Ах, если б только он мог избавиться от меланхолии! Жизнь уже не могла предложить ему ничего интересного: все тот же круг церемоний и обязанностей, все те же развлечения и праздники, столь похожие друг на друга, что он уже не мог ничего из них и припомнить.

Ему сравнялось сорок — не такой уж значительный возраст, однако он чувствовал, что от жизни ему больше нечего ждать.

Он устал, ему было тоскливо, и лишь немногие могли избавить его от тоски. Безусловно, к числу этих немногих принадлежала и маркиза. Еще Ришелье, который не уставал его изумлять, его дочь Аделаида, такая необузданная и непредсказуемая, и его дочь Анна Генриетта... Нет, пожалуй, к ней он испытывал жалость — она была такой хрупкой и столь же меланхоличной, как и он сам.