Страсть сквозь время - Арсеньева Елена

«Видел кто-то, что я ходила к Алексею?» – снова завела было Лидия привычную шарманку и снова отмахнулась от нее.

– Что читаю? «Опыты» Монтеня. Преинтереснейшие афоризмусы, знаете ли, встречаются! – рассеянно отозвался Алексей.

– Прочтите и нам что-нибудь.

– Прочесть? Да извольте, прочту. Вот хотя бы это: «Человек – изумительно суетное, поистине непонятное и вечно колеблющееся существо». Ну разве это не так? Или вот это поразительно верное замечание: «Желание того, чего у нас нет, разрушает пользование тем, что у нас есть». А?! Каково сказано?

И он наконец-то поднял глаза. Посмотрел сначала на Ирину, потом на Лидию… И так ясно, словно он произнес это вслух, она прочла в его глазах: «Ты мешаешь мне наслаждаться тем, чем я наслаждался, чему радовался бы, если бы не узнал тебя!»

Лидия торопливо опустила взор, успев, однако, заметить, что Ирина заметила их переглядку и уголки ее губ чуть дрогнули.

Улыбнулась? С трудом сдержала болезненную гримасу?

– Ну, а еще?

Алексей перелистнул одну-две страницы:

– Извольте. Ах нет, сие не для девиц… А, вот, более пристойно: «Любовь – неистовое влечение к тому, что убегает от нас».

– Убегает? – упавшим голосом переспросила Ирина. – Значит, искренняя нежность цены уже не имеет? Нужно непременно дразниться, притворяться, заманивать? Сколь суровы правила света! Соблюдать их даже и не хочется!

«Да что ж она такая наивная, – с досадой подумала Лидия. – Неужто не учат этих романтических барышень маменьки, что всякий мужчина – прежде всего охотник? Это ж прописная истина!»

Алексей пожал плечами.

– Не знаю, что и сказать, – ответил он весьма дипломатично. – Но вот что говорит на сей счет Монтень: «Женщины нисколько не виноваты в том, что порою отказываются подчиняться правилам поведения, установленным для них обществом, – ведь эти правила сочинили мужчины, и притом безо всякого участия женщин».

– «Мы берем на хранение чужие мысли и знания, только и всего. Нужно, однако, сделать их собственными», – задумчиво проговорила Ирина. – Как видите, я тоже читала Монтеня. Когда мой батюшка и покойный брат его Гаврила Иваныч были еще отроками, у них был учитель словесности, который очень любил Монтеня. Он и подарил своим воспитанникам по книжке «Опытов». У нас дома точно такой же том стоял. И корешок точно так же оторван… оттого что книжные шкапы набиты были плотным-плотно, с трудом можно книжку из ряда вынуть. Так странно… хоть вся моя жизнь при Монтене прошла, я его не слишком-то часто вспоминала. А сейчас один афоризмус за другим на ум идут да идут!

– Что же идет вам на ум, Ирина Михайловна? – вежливо поинтересовался Алексей.

– Да вот хотя бы это… «Подобно тому как наше рождение принесло для нас рождение всего окружающего, так и смерть наша будет смертью всего окружающего».

– Батюшки, что ж так мрачно-то! – усмехнулся Алексей.

«Это типичный субъективный идеализм!» – чуть не ляпнула Лидия, но вовремя остановилась. Главное – не умничать.

– Да, вы правы, но отчего-то именно мрачные, но мудрые выражения Монтеня и приходят мне нынче на память, – кивнула Ирина. – Вот еще одно, ежели угодно: «Смерть одного есть начало жизни другого».

Фоминична оторвалась наконец от шитья, пристально поглядела на Ирину, покачала головой, вынула палец из медного наперстка и перекрестилась.

– Да, – кивнула Ирина. – И это – истина. А вот еще, извольте послушать: «Деревья – и те как будто издают стоны, когда им наносят увечья».

У Лидии вдруг сделалось холодно в груди.

«Ирина знает, – подумала она. – Знает о нас с Алексеем. И намекает, что смерть ее с ним отношений дает начало рождению наших. И про деревья, которым больно, – ведь она про свою боль говорит! Но откуда ей знать?! Наверное, все же Кеша проболтался. Ну а почему он должен был молчать? Эх… ну да. Люди холопского звания… и так далее! Он предан своей госпоже, а я ему кто? С другой стороны, он ведь и Алексея выдал… Нет, не должен был бы Кеша это сделать! Он так заботится об Алексее, не надышится на него. Ну, может быть, он тут и ни при чем. Может быть, ночью меня просто-напросто выследила Фоминична!»

Алексей захлопнул книжку, небрежно швырнул ее на стол, встал, подошел к окну.

– Что за погода мерзопакостная! – сказал с тоской. – До чего мне это деревенское сидение надоело, кто бы только знал! Чего бы я не дал, лишь бы оказаться сейчас на поле брани! Оказаться вместе с боевыми товарищами, которые сейчас славу воинскую себе добывают!

– «Столько имен, столько побед и завоеваний, погребенных в пыли забвения, делают смешною нашу надежду увековечить в истории свое имя захватом какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудь известным только после своего падения», – вдруг произнесла Ирина, и как ни была взволнована Лидия, она все же едва подавила смешок: а ведь эта девочка не столь уж бесхарактерна, как может показаться! Пожалуй, Алексею не так уж легко будет вить из нее веревки!

– Ну, не скажите, Ирина Михайловна! – обидчиво проговорил Алексей. – Как это можно… Все Отечество сражается, а вы…

– Да я, собственно, про Буонапарте говорю, – пояснила Ирина. – Кто знает, может статься, грядущие поколения о разрушительных деяниях его и не вспомнят: может статься, сыщутся вандалы и варвары, которые затмят его силою своих злодейств, хоть это и кажется нам сейчас непредставимым!

– И варвары с вандалами появятся, и силою злодейств Наполеона затмят, а все ж Отечественная война тысяча восемьсот двенадцатого – четырнадцатого годов навсегда в российской истории пребудет, – задумчиво сказала Лидия и, конечно, мигом спохватилась, но, против ожидания, никакого болезненного изумления ее слова не вызвали.

– Да, я тоже думаю, что военные действия еще долго продлятся, – проговорил Алексей. – Надо же не только из России Буонапарте изгнать, но и Европу от него освободить. А сие в одночасье не сделать. Большая кровь льется… А я тут сижу, как в западне! – Голос у него стал тонким, мальчишеским, злым. – Нет, надобно уезжать. Дай мне коня, Фоминишна! Слышишь ли? Пусть рана моя еще не вполне зажила, но ведь правая рука здорова, я знаю, что мог бы держать саблю.

– А с поводьями вы как левой пораненной рукой управились бы? – рассудительно проворчала Фоминична. – Сидите уж, сидите, не томите ни себя, ни вон барышню мою. А вы, Ирина Михайловна, лучше оставьте эти ваши премудрствования. Девушке мыслями головку трудить – на личике морщины копить, а сие кому надобно? Да никому! Про что поговорить-то вы хотели? Про сны? Вам что снилось, барышня? Может быть, веселое что-то?

Ирина снова понурилась.

– Да нет, не больно-то веселое, – сказала печально. – Скорее страшное!