Пани царица - Арсеньева Елена

С ним поехал и отряд московских людей, возглавляемый князем Василием Мосальским-Рубцом, только недавно присягнувшим Димитрию и искавшим случая отличиться.

В пути Мосальский-Рубец держался от поляков наособицу, кичась своим положением и значимостью. Еще при Годунове, когда сын Грозного заявил о своих наследственных правах, Василий Михайлович очень быстро сообразил, как можно воспользоваться неразберихой, воцарившейся в стране. Будучи вторым воеводой в Путивле, Мосальский, вопреки желанию первого воеводы, сдал город самозванцу. За это захудалый князек получил боярский сан и стал дворецким и одним из довереннейших лиц нового царя. Из Тулы Мосальский вместе с князем Василием Голицыным был послан в Москву: приготовить столицу к принятию «царя Димитрия» и устранить Годуновых. Из Москвы князь Василий Михайлович в числе других бояр ездил за матерью царя – инокиней Марфой; затем ему было поручено встретить в Смоленске и проводить до Москвы Марину Мнишек и отца ее. Являлся дворецкий Димитрия и на свадьбе его и пирах, ее сопровождавших…

После событий 17 мая Мосальский долгое время никак не мог опомниться от перемены своего положения. Из любимца государя князь превратился в изгоя при Шуйском: воцарение Шубника забросило Мосальского в воеводство в приграничную Корелу. В 1608 году, наскучив безвестностью, князь Василий Михайлович перебрался в Тушино, где вошел в думу нового Димитрия.

Конечно, такой крепкой дружбы, какая связывала его с сыном Грозного, у Мосальского со вторым Димитрием не было и быть не могло. Оба преследовали свои намерения и цели: Мосальский с помощью новоявленного царя рассчитывал вернуть прежнее положение и почести, ну а Димитрию было весьма полезно, что его открыто признает видный вельможа и друг его предшественника.

Мосальский ехал и размышлял, что судьба ведет его отчего-то весьма проторенными дорожками. При расправе с семьей Годунова он захватил Ксению и держал ее в своем доме до тех пор, пока в столицу не вошел Димитрий и князь Василий Михайлович не отвез красавицу к нему во дворец. Затем он был направлен в Смоленск, чтобы встретить там обожаемую невесту государя. Ох, ох, он хорошо помнил негодующие взгляды надменной панны, которыми она награждала человека, приведшего на ложе к ее жениху другую… как-то раз до ушей Мосальского долетели несколько резких и ехидных словечек, которыми панна Марианна втихомолку, но вполне отчетливо честила его в разговоре со своей гофмейстериной Казановской. Он даже понятия не имел, что высокородная, чинная особа может изъясняться таким образом! Слово «сводник» было самым мягким в перечне его недостатков.

И вот опять назначено ему воротить Марину Димитрию… другому, конечно, но это уже не должно заботить князя Василия Михайловича. Его дело – исполнить приказ, и исполнить хорошо. Димитрий хочет заполучить Марину – и заполучит ее. Судьба небось усмехается в кулачок над этой высокомерной особой… Неужели развенчанная царица и вправду верит, что встретит прежнего Димитрия? То-то вытянется ее хорошенькое личико, когда увидит его, то-то весело будет полюбоваться на это «своднику»! А каково будет Марине узнать, что у «супруга» в Тушине есть полюбовница, которая не отходит от него ни днем ни ночью?!

Правда, сейчас Манюня отбыла куда-то вместе с атаманом Заруцким, их уже второй месяц не видно, однако же воротится зеленоглазая красавица когда-нибудь. На радость Марине Юрьевне…

Словом, князь Василий Михайлович, сохраняя вполне независимый, неприступный и важный вид, веселился просто-таки от души, предвкушая ужас и огорчение Марины! Он жизни не пожалел бы, чтобы выполнить приказ Димитрия как можно скорей, и был бы весьма изумлен, когда б узнал, что поляки, с виду так же рьяно погонявшие коней и горящие желанием добыть своему государю утраченную супругу, на самом деле полны нерешительности.

Всю ночь накануне поездки шляхтичи провели в спорах. Перенять Марину в пути и привести в лагерь было, с одной стороны, очень полезно для дел Димитрия, с другой же стороны – весьма опасно. К этому времени все поляки расстались с прежними заблуждениями и твердо знали: первый Димитрий, сын Грозного, умер, погиб безвозвратно. Его именем назвался другой человек, весьма далекий от царского достоинства и не имеющий никаких законных прав на русский престол. Впрочем, законность мало волновала панов шляхтичей. Сейчас они больше заботились о своей выгоде, только из этих соображений и исходили. Однако кое-какие понятия о рыцарской чести еще брезжили в их алчных душах, особенно когда речь шла о соотечественнице, и не о простой соотечественнице, а о благородной даме, и не просто о благородной даме, но о коронованной русской государыне, царской вдове… Конечно, признай Марина в самозванце мужа, согласись исполнять при нем роль жены, это было бы весьма полезно: сила нового Димитрия и его сподвижников возросла бы многократно. Ну а как не признает? Как не согласится? Что ж, принуждать ее? Не силком же тащить в ставку Димитрия?

Как ни хотелось полякам заполучить Марину, возможность насилия над ней угнетала их гордые шляхетские сердца. Связавшись сами с разбойником, они совершенно не желали предоставлять знатную даму на его произвол. И они меж собой рассудили, что главное – не в самом деле воротить Марину, главное – чтобы все, в особенности недоверчивые к Димитрию русские, узнали: царь хотел воротить жену, даже погоню за ней посылал. Ну – не получилось, вот такое несчастье, ее увезли из России. Но рассудите, люди добрые, Фомы неверующие: разве пытался бы он перенять Марину в пути, ежели не был уверен в ее любви, ежели не был бы ее мужем? Главное, рассуждал Валавский, чтобы слух такой прошел… Поэтому поляки положили всячески мешать ретивому князю Мосальскому и продвигаться нарочито медленно. Поскольку предводителем отряда был все же не Мосальский, а Валавский, князю Василию Михайловичу волей-неволей приходилось подчиняться и ехать с предписанной скоростью, вернее, еле плестись.

Между тем князь Владимир Тимофеевич Долгорукий ожидал любой пакости от «тушинского вора»[36] (новоявленный царь уже успел удостоиться такого титула); более того, он прослышал о разосланной тем грамоте и всячески пытался избежать встречи с людьми нового Димитрия. Долгорукий метался с дороги на дорогу, всячески путая след и усложняя, удлиняя путь. Поляки начали ворчать и жаловаться. Особенно усердствовали Мнишек и Олесницкий, которые непрестанно жаловались на тяготы дорожные. Да Бог бы с ними, с поляками! Многие из бывших в составе охранения детей боярских – вязмичи, смоляне, дорогобужане – с дороги самовольно разбежались, разъехались по своим поместьям.