Золотая гондола - Картленд Барбара

– Мне казалось, что это платье выглядит достаточно нарядным, – произнесла Паолина неуверенно. – Но, как вы сами знаете, у меня есть и другие.

– Подождите! Мне надо подумать, – перебил ее сэр Харвей.

Девушка вышла на балкон, откуда открывался чудесный вид на канал. Какой-то кавалер, проходивший мимо, заметил ее, снял шляпу и поклонился. Паолина поспешила скрыться в тени окна, чтобы прохожий не подумал, будто она намеренно привлекала к себе его внимание.

Сэр Харвей между тем не сводил с нее глаз, и Паолине казалось, что он как бы оценивал придирчивым взглядом достоинства ее внешности, словно она была породистой лошадью или собакой, а не человеческим существом. Слегка раздраженная, она направилась через всю комнату к камину и, остановившись рядом, принялась рассматривать украшавшие его резные фигурки.

И тут сэр Харвей внезапно воскликнул:

– Идея! То самое платье из серебристого ламэ. Где оно?

– У меня в комнате, – ответила Паолина.

– Попросите горничную принести его сюда. Я хочу взглянуть на него.

Паолина тотчас поспешила через анфиладу к себе, чтобы отдать нужные распоряжения. Спустя несколько минут горничная Паолины, которую, как она уже успела узнать, звали Тереза, вошла в комнату, держа в руках платье из серебристого ламэ, заказанное еще в Ферраре. Платье блестело и сверкало в лучах солнца, в серебряных блестках, словно в зеркале, отражались яркие краски комнаты и камзол сэра Харвея из вишневого бархата.

– Очень мило, – произнес сэр Харвей. – Примерь его.

Паолина повиновалась и с удивлением обнаружила, что платье оказалось довольно тяжелым, так как в руках оно казалось почти невесомым, словно было сделано из воды. Сэр Харвей знаком приказал Терезе встать рядом с ним.

– Ты видишь эти банты, – спросил он, – и кружева на рукавах и по краям декольте?

Молодая итальянка кивнула.

– Si, si, Excellenza!^[7]

– Отпори их, – распорядился сэр Харвей. – Убери их совсем.

– Но, Харвей, – вмешалась Паолина, – не будет ли после этого платье выглядеть слишком скромным?

Сэр Харвей как будто не обратил внимания на ее слова.

– Потом ты пойдешь на рынок, – сказан он Терезе, – купишь там камелий – белых камелий, как можно больше, столько, сколько тебе потребуется, – и прикрепишь их к платью вместо бантов и кружев. Ясно? Белые камелии, все как одна, без малейшего оттенка.

– Si, si, я поняла, – ответила горничная.

– Живые цветы! – воскликнула Паолина, едва Тереза покинула комнату, унося с собой платье. – Не покажется ли это слишком вычурным?

– Скорее, очень оригинальным, – ответил сэр Харвей. – Ваше платье будет отличаться от всех остальных. Вам нужно будет приколоть к волосам серебристую вуаль и украсить прическу белыми цветами камелии.

– По-моему, это будет выглядеть чересчур театрально, – заметила Паолина после короткой паузы.

– Именно на это я и рассчитываю, – отозвался сэр Харвей. – Вы обязаны превзойти всех, выделяться среди других модных дам, которые будут присутствовать на приеме. И хотя вы считаете себя красавицей, Паолина, вам нельзя ошибаться. Венеция – город прекрасных женщин.

– Я никогда не считала себя красавицей, – возразила Паолина, – и сейчас так не думаю, но надеюсь, что благодаря вашим стараниям другие люди признают меня таковой.

Сэр Харвей положил руку ей на плечо.

– Я думаю, что вы очень красивы, – сказал он. – И я сделаю все, чтобы представить вас в наилучшем свете, так, чтобы все со мною согласились. Вы должны полагаться на мое суждение в подобных вещах.

– Но я так и делаю! – отозвалась девушка.

Если у Паолины и оставались какие-то сомнения по поводу своей внешности, когда она покинула дворец в четыре часа пополудни, то после двух часов, проведенных в палаццо Долиони, она поняла, что вся Венеция готова была склониться к ее ногам.

Присущее сэру Харвею безошибочное чутье драматурга заставило всех женщин обернуться в сторону Паолины и уставиться в изумлении на ее платье, едва она вошла в огромную, с высокими потолками гостиную. Присутствовавшие мужчины были больше поражены красотой ее лица, и Паолине стоило немалых усилий отвечать на комплименты и любезности, которыми они осыпали ее.

Маркиз представил ее своей матери, величественного вида пожилой даме с седыми волосами и острым, проницательным взглядом. Затем он подвел ее к своей сестре, черноволосой, жизнерадостной и очень миловидной юной венецианке, окруженной чуть ли не дюжиной кавалеров, смеявшихся от души над сплетнями, которые она передавала им нежным, почти детским голоском, придававшим ее словам пикантный и забавный оттенок.