Арина - Анэ Клод

Константин без сил прислонился к двери – так разителен был контраст между Ариной, сопровождавшей его в мыслях по пути с Арбата и этой шаловливой школьницей, бросившейся ему на шею. Он взглянул на снимок, потом на девушку и весело произнес:

– Ты мне больше нравишься в образе школьницы, чем на фото. Ты напоминаешь сейчас непослушного мальчишку, которого можно образумить только парой шлепков.

– Попробуй, попробуй только! – закричала она. – Никто еще не осмеливался дотронуться до меня.

Она бросилась в гостиную, он последовал за ней.

– Ты знаешь, я не ужинала и умираю от голода. Закажи поесть, а я расскажу тебе о своих школьных годах.

Немного позднее, ближе к концу ужина, Арина вспоминала годы, проведенные в гимназии.

– Закон Божий нам преподавал один батюшка – приятный мужчина между сорока и пятьюдесятью с очень живыми глазами и бородой с проседью… Мы его любили, и он отвечал нам тем же. Я забавлялась, задавая ему каверзные вопросы. Мне было четырнадцать лет, когда я стала причиной страшного скандала, разразившегося в то время, как он рассказывал нам историю Адама и Евы. Я спросила его: „Батюшка, объясните мне, пожалуйста, одну непонятную вещь… При сотворении света были только Адам и Ева, и никого больше, правильно ведь?" – „Это так, дитя мое". – „У них были сыновья Каин и Авель, это я знаю. Но как эти четверо могли иметь детей? Разве в то время сыновья могли жениться на матерях, подобно тому как во времена фараонов дочери выходили замуж за отцов?" Весь класс покатился со смеху. Наш смех был настолько заразителен, что батюшка, вместо того чтобы ответить мне, начал смеяться вместе с нами. Одна только классная дама не улыбнулась. Она пошла за начальницей… У меня был такой повинный вид, что наказать меня было просто невозможно, но с этого дня нам запретили задавать вопросы на уроках Закона Божьего. „Таинства, – объяснила начальница, – на то и таинства, что не требуют объяснения".

Этот добрый батюшка не сердился на меня, и мы сделались большими друзьями. Он часто поджидал меня в коридоре, гладил по щеке или брал за руку. Я кокетничала, строила ему глазки. В день гимназического бала я повстречала его в коридоре: „Так что, Кузнецова, – сказал он, – вы будете танцевать сегодня?.." – „Приходите, батюшка, мы с вами откроем бал". – „Не могу, дитя мое, нам не положено быть на балу". – „Так, значит, вы не умеете вальсировать? Хотите, я поучу вас?" Я протянула ему руку. „Когда-то умел, – ответил батюшка, – но уже разучился. Он подал мне руку и обнял за талию. – Да и потом, эта проклятая ряса!" – „Ну она же не длиннее моего платья". Я начала напевать мелодию вальса. И мы стали легко кружиться с батюшкой в танце. Он немного сгибал колени, и его ряса взметала пыль с паркета… Послышался звук открываемой двери – батюшка сразу остановился… „Что за безумие!.." – произнес он и заспешил, смеясь, прочь… Ах, какой чудесный человек!.. Он по-настоящему меня любил…

Потом у него пошли неприятности. У него была дочь, годом старше меня – нескладная девица, напоминавшая лицом богиню печали. Но она была прекрасно сложена и охотно выставляла напоказ свои прелести. Меняла любовников, как мужчина меняет женщин, и слишком пила. И вот она влюбилась, представь, в старого актера и уехала вместе с гастролировавшим у нас театром. Об этом все узнали, и положение батюшки оказалось не из лучших… Начальница гимназии госпожа Знаменская вступилась, однако, с тех пор он запил…

Они провели чудесный вечер. Арина продолжала вспоминать свои гимназические годы. Он уже знал большую часть главных действующих лиц, вокруг которых теснилась толпа второстепенных персонажей. Его восхищало удивительное искусство, с каким Арине удавалось воссоздать портреты спутников ее молодости. Как по мановению волшебной палочки перед глазами Константина возникал целый мир образов, тени которых заполняли комнату еще некоторое время после того, как замирали слова чародейницы, чтобы постепенно раствориться в небытии, из которого она их вызывала.

Константин говорил Арине:

– Город, который я лучше других знаю в России, – тот, где я никогда не был и где ты провела свою юность.

XX

ГОЛОВОЙ В ОМУТ

Временами можно было подумать, что демон вселялся в Арину. Она не устраивала обычных женских сцен, не повышала голоса, не осыпала Константина упреками. Но с помощью более или менее прозрачных намеков, умалчиваний, недомолвок она давала возможность угадать то, о чем не хотела говорить открыто. Ее жизнь вдруг представала в совершенно неожиданном свете, обнаруживались любопытные приключения, в которые Арину вовлекали любознательность ее натуры и „страсть темперамента" – это выражение она употребляла, чтобы объяснить Константину, что тот, кто наделен чувствами, имеет право развивать их точно так же, как люди с задатками развивают свой ум, как анемичные девушки восполняют недостаток горячности сентиментальностью. Очень часто она пускалась в самые циничные рассуждения по поводу сексуальных отношений. Ее это забавляло, половая свобода была излюбленной ее темой.