Я люблю другого - Картленд Барбара

Фенела почувствовала страх, уловив гнев в его голосе, но затем гордо вскинула голову.

– Моя любовь – это настоящая реальность.

– Неужели? – спросил Николас. – А разве дело не ограничивалось одними поцелуями под луной, после которых ты потеряла голову из-за своей молодости и чертовской невинности?

– Вы заставите меня ненавидеть вас, – горячо проговорила Фенела.

– Ну и хорошо, по крайней мере я пробуждаю в вас хоть какие-то чувства к своей персоне. Да только что толку из этого!

Внезапно Николас отпустил ее плечо, завел машину и, не говоря ни слова, двинул автомобиль вперед. Фенела ощутила, как ее сердце дрогнуло. В это никак не верилось. Чтобы Николас разговаривал с ней в таком тоне, чтобы в его голосе так явно сквозили горячность, гнев и волнение.

Вот открылась и еще одна черта характера человека, за которого она вышла замуж, – он оказался способным напугать и взволновать ее, а она ожидала увидеть мальчика, мягко и легко поддающегося чужому влиянию.

Наконец автомобиль остановился у парадной двери. Фенела придвинулась к своему мужу.

– Николас, – проговорила она умоляюще.

Но он даже не взглянул на нее; у него был рассерженный вид, и Фенела была уверена, что глаза его потемнели.

– Здесь больше нечего сказать, – ответил он сердито, – словами делу не поможешь. Тебе лучше выйти из машины и отправиться домой.

Она смиренно отодвинулась, подчиняясь ему.

На следующий день Фенела приступила к работе. Она приехала на завод, сильно волнуясь, но мастер, добродушный мужчина, сообщивший ей, что сам он начал работать еще мальчишкой, когда ему было всего-то двенадцать лет, показал, что нужно будет делать Фенеле, и уверил девушку, что она легко освоит все операции и потребуется на это всего-то день или два.

Позже, когда Фенела лежала в горячей ванне, млея от наслаждения, она вдруг подумала о тех людях, которые должны были после работы возвращаться в маленькие убогие номера или в свои переполненные дома, в которых им к тому же зачастую приходится делать еще и часть работы по дому.

«Я ни в коем случае не должна подводить Николаса», – подумала она.

Фенела удивлялась тому, что Николас занял все ее мысли; и даже все время, в течение которого она была занята на производстве, Фенела ловила себя на том, что постоянно думает о его истребителе – о «Кобре».

Уже не раз с тех пор, как она поселилась в его доме, некоторые косвенные признаки, говорящие об увечьях Николаса, или наполовину вынужденные сожаления по поводу того, что он не может что-либо сделать, вызывали у Фенелы чувство стыда за то, что ее-то лично война, вплоть до самого последнего дня, коснулась очень незначительно.

Было трудно смотреть на то, как Николас с огромным трудом пытается встать с сиденья автомобиля или неуклюже поднимается из-за стола, не желая, чтобы ему кто-нибудь помогал.

В некоторые дни он мог ходить лучше, в другие – хуже, а иногда казалось, что он почти полностью терял контроль над своими ногами, в результате чего они скользили и разъезжались в разные стороны, и Николас вынужден был хвататься за мебель для того, чтобы обрести устойчивость.

Фенеле, кроме того, было известно, что он часто проводит долгие ночи без сна, когда боль от полученных на войне ран не позволяет ему расслабиться; к тому же она узнала от леди Коулби, что появилась возможность в будущем сделать дополнительную операцию.

– То есть будет целых пять операций, – сказала Фенеле мать Николаса, а затем добавила: – Бедный мальчик, он очень храбро согласился на них.

Еще с тех пор, как она была ребенком, Фенела трепетала при одной мысли о физической боли; и теперь, когда она думала о Николасе, видела его мучения, у нее возникало чувство, что его боль, словно эхо, отзывается и в ней самой.

Особенно остро она испытывала это чувство, когда леди Коулби упоминала об увечьях собственного сына таким спокойным, таким бесстрастным голосом, словно рассказывала о чем-то, что случилось с каким-нибудь посторонним человеком; а однажды Фенела пришла просто в ужас, когда неожиданно вошла в комнату и услышала, как My спрашивала у Николаса, не могла бы она посмотреть на его раны.

– Да как ты можешь просить о таких вещах! – горячо укоряла она свою младшую сестру.

Она говорила все это более взволнованно и более гневно, потому что подсознательно упрекала себя за то, что она, жена Николаса, не смогла бы отважиться взглянуть на них.