Темный огонь - Джойс Бренда

Он не собирался говорить с графом о Джейн, но сомневался – будет ли это хорошо? Или лучше все же коснуться больной темы? Но ведь не может же он сказать своему лучшему другу, что хотел бы сделать его подопечную, ставшую актрисой, своей любовницей?! В общем, все было ужасно запутанным.

Граф был рад видеть Линдлея.

– А я-то все гадал, когда ты удосужишься заглянуть, – сказал он, и углы его губ тронула чуть заметная улыбка.

Линдлей усмехнулся в ответ:

– Да ведь ты знаешь, где я живу, старина!

– Но я и тебя самого знаю, – возразил Ник. – Ты можешь затащить в постель кого угодно, а я совсем не хочу мешать твоим развлечениям!

Линдлей расхохотался.

– А как поживает Амелия, и Женевьева, и та испанская танцовщица? Как ее? Тереза?

Наплевав на приличия, мужчины принялись за кофе, обильно сдобренный бренди, несмотря на то, что было всего лишь десять утра; они обсудили все последние городские новости, интересные сплетни и свои собственные дела. Они давно забыли о тех событиях, которые заставили графа выгнать Линдлея из Драгмора, и все же Линдлей чувствовал, что между ними что-то переменилось и понимал, что вряд ли их отношения станут прежними. Он достаточно хорошо знал Шелтона, чтобы сообразить: тот все еще держит на него зуб. Шелтон простил его за слишком вольное обращение с Джейн. Простил, но не забыл.

– Я видел ее, – примерно через час сказал Линдлей.

– Кого? – спросил граф, глубоко затягиваясь дымом сигары. – Амелию?

Линдлей покачал головой и допил остатки крепкого кофе.

– Джейн Беркли.

Граф на мгновение напрягся, его глаза расширились. Но тут же он уставился на чашку с кофе, взял ее, отпил глоток… и Линдлей заметил, что его рука слегка дрожит. Линдлей нахмурился.

Граф ничего не сказал. Его лицо приобрело непроницаемое выражение. Все еще хмурясь, Линдлей продолжил:

– Она очень хороша, старина. Я ее видел на сцене. Критикам она тоже нравится. Прекрасна! Неожиданна! Даже в Патриции не было ничего подобного – это невинность и чувственность вместе. Полагаю, ты поступил правильно, позволив ей уйти в театр. Должен сказать, там она явно на месте. Но не знаю, станет ли она такой же великой актрисой, как ее мать.

Граф уставился на него потемневшими глазами и Линдлей решил, что друг разгневан. Но Линдлей не понимал, что послужило тому причиной. Однако в сидящем напротив него человеке чувствовалось явное и сильное напряжение.

– Ты говоришь так, словно влюблен в нее, – ровным тоном произнес граф.

Линдлею вдруг захотелось как-нибудь изменить тему, но он подавил в себе это желание.

– Не сходи с ума! У меня десяток любовниц, как тебе прекрасно известно.

Граф глубоко вздохнул:

– А она тебя видела?

Линдлей заколебался. Если он хотел говорить откровенно, то сейчас был самый подходящий момент. И он сказал:

– Мы поговорили после спектакля.

Граф промолчал, его взгляд обратился к окну, к обсаженной деревьями площади за стеклом. Начинался дождь, мелкий и унылый.

– Она все еще твоя подопечная? – вдруг спросил Линдлей.

– Юридически – да, – ответил Шелтон.

Линдлея охватило жестокое разочарование. Похоже, ему придется остаться другом Джейн, несмотря на все его романтические притязания. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока она не достигнет совершеннолетия.

Однако Линдлей не удержался и от следующего вопроса:

– Ты не собираешься повидать ее? Она играет в «Критерионе».

Граф с яростью ткнул сигару в пепельницу.

– Нет! – Он встал. – У меня свидание с Амелией, у Хэррода, мы там обедаем. Хочешь присоединиться?

Линдлей вежливо отказался. Ответ графа порадовал его.

Глава 27

В зрительном зале было темно и тихо, публика, словно зачарованная, следила за Джейн, освещенной яркими лучами прожекторов.

Он стоял совершенно неподвижно, прислонясь окаменевшей спиной к двери, ведущей в фойе. Он не собирался отыскивать место, чтобы сесть, но не собирался и уходить. Шел уже третий, последний акт, но Ник только что приехал. И он смотрел на сцену, не в силах отвести глаз от актрисы, как, впрочем, и все остальные в зале.

Но мысленно граф Драгморский отчаянно ругался. Видит Бог, он ненавидел эту женщину! Но ведь прошло так много времени… он-то думал, что ничего не почувствует, увидев ее. Что он будет холоден и безразличен. Однако ничего подобного на безразличие он не ощущал; напротив, его кровь кипела от горячего гнева. Граф содрогался от злости!