Герой снов - Клейпас Лиза

– Не понимаю.

– Не важно! - Он протянул ей руку. - Просто иди за мной.

Она поколебалась, потом дала ему руку. Ее длинные тонкие пальцы сплелись с его, сильными и мощными.

Николай повел ее обратно в зал, где их терпеливо дожидались князь Чоглоков, Сударев и вся беспокойная толпа женщин. Театрально взмахнув рукой, Николай указал на стоящую рядом, стыдливо краснеющую девушку.

– Вот моя невеста, - объявил он с усмешкой, стараясь изобразить довольного жениха.

Князь Чоглоков захлопал в ладоши:

– Прекрасный выбор, князь Николай! Отличная баба! Наверняка нарожает тебе здоровых сыновей.

Николай обернулся к Судареву и вопросительно выгнул бровь:

– Когда свадьба?

Вопрос заставил Чоглокова согнуться пополам от хохота.

– Ну и шутник!

Сударев попытался скрыть тревогу и растянул губы в безрадостной улыбке.

– Сегодня, разумеется. В особняке Ангеловских. Разве что ваша светлость пожелает обождать…

– Нет, пусть будет сегодня, - коротко приказал Николай. - А сейчас я хочу вернуться домой.

– А как же выпить?… - запротестовал Чоглоков.

Николай выдавил из себя дружелюбную улыбку. - Если не возражаете, как-нибудь в другой раз.

– Когда захочешь, - посмеиваясь, отозвался хозяин дома.

В том же возке Николая отвезли домой. Емелия примостилась рядом с ним, а Сударев устроился напротив и пониже. Емелия всю дорогу молчала, разомкнув губы лишь для того, чтобы отказаться разделить с Николаем меховую полсть.

– Мне не холодно, - ответила она. Николай недоверчиво фыркнул.

– Неужели? Отчего же ты побледнела и дрожишь? - Приподняв край меха, он махнул рукой, приглашая ее прижаться к нему. - Твой приступ робости нелеп. Вряд ли я стану совращать тебя в присутствии слуги… Да и в любом случае, не пройдет и нескольких часов, как мы поженимся. Придвигайся ко мне.

– Мне не холодно, - упрямо повторила она, хотя зубы ее начали постукивать.

– Отлично. Только не вини меня, если замерзнешь до смерти, не доехав до дому.

– Снаружи мне грозит меньшая опасность, чем внутри, - откликнулась она, со значением кивая на полость, после чего отвернулась, желая показать, что спор окончен.

Сударев, внимательно слушавший их перебранку, удовлетворенно заметил:

– Кажется, князь-батюшка, выбор вы сделали удачный. Жениться так и надо: на женщине, сильной телом и духом.

Николай с досадой поглядел на него и велел замолчать.

Вскоре они подъехали к усадьбе Ангеловских, и толпа слуг разъединила Николая и Емелию. Начиналась подготовка к предстоящей церемонии. Он заперся в своих покоях, потребовав водки и закусок. Их поспешно подал Сударев, настойчиво упрашивая не пить слишком много перед свадьбой.

Выпив водки, Николай заходил по комнате. Снизу доносились звуки приготовлений: торопливые шаги слуг, их голоса, внезапные взрывы возбужденного смеха. С каждой минутой настроение его падало все больше и больше.

Обследуя комнату, Николай внимательно разглядывал убранство постели: занавеси из шелковой парчи, расшитой золотой нитью и жемчугом, шелковое покрывало с вышитой посредине огромной буквой "А" и груду меховых одеял.

В резном деревянном сундуке, стоявшем в углу, лежала пара пистолетов с золотыми накладками и курками в виде драконов. Рядом находились узорчатый эмалевый футляр для лука и золотой колчан. Ни одна из этих вещей не была ему знакома.

Закрыв сундук, Николай снова выпил водки. Запрокинув при этом голову, он поймал краем глаза красный отблеск в углу. Там висела небольшая икона, тускло светившаяся старинным золотом и багровым пламенем киновари. Потрясенный, он глотнул невпопад, и водка болезненно пошла комком по горлу. Тысячу раз видел он эту икону. Она висела в его детской. Повзрослев, он перевесил ее в свою спальню, а потом, при высылке из России, увез с собой в Англию.

– Бог ты мой! - вслух произнес он и так резко рванулся к иконе, что споткнулся. - Что же это делается? Как она здесь очутилась?

Изысканно строгая византийская живопись изображала окутанного сверкающим рубиново-красным облаком Илью-пророка, который спускался с небес на огненной колеснице. Гривы запряженных в нее коней полыхали пожаром. Николай всю жизнь почитал и лелеял этот образ, любил его за яростную силу цвета и тонкое мастерство иконописца. Другой подобной на свете не было!

Знакомая до боли, спокойно висевшая в углу икона, которую можно было потрогать, вдруг убедила его, что та, другая жизнь, которую он считал реальной, исчезла навсегда.