Дочери Ганга - Бекитт Лора

Поскольку Приянка отчаянно трусила, Арун сам отправился в лавку. Появление постороннего человека не осталось незамеченным. И лавочник, и покупатели гадали, кто он такой. Явно не простой человек, раз спрашивает бумагу и чернила, которые сроду не были нужны неграмотным крестьянам!

Арун долго упражнялся в выведении чужого росчерка, а вот написание цифр, обозначающих количество сданного сырца и выплату, не вызвали у него никаких затруднений.

– Не будем мелочиться!

Когда он показал Приянке результат, девушку вновь охватил страх.

– Наши учетчики и белые сахибы обо всем догадаются!

– Ну и что? В это время ты будешь уже далеко отсюда.

– Я не знаю, как добраться до города! Я никогда нигде не бывала.

– Ты пойдешь со мной. Давай, прикладывай палец!

Он был обязан Приянке свободой, а потому решил доставить девушку к родственникам. Арун старался не думать о Соне – чудесном лотосе, плывущем по водам его души. Даже если она в самом деле находится в приюте, вызволить ее оттуда не так-то просто: ее наверняка держат под замком! Он был мужем Соны и вместе с тем не имел на нее никаких прав.

Приянке пришлось отправиться с ним в контору, иначе бы ему не поверили. Шанкар остался караулить снаружи.

Индиец, помогавший белым сахибам, уставился на бумажку, а потом с величайшим подозрением – на Аруна.

– Это фальшивка!

– И что тут фальшивое? – с усмешкой спросил Арун. – Отпечаток пальца девушки? Она сдала урожай и должна получить деньги!

– А почему за нее просишь ты? Откуда ты взялся? Ее-то я видел, а вот тебя – никогда!

Бледная, как тень, Приянка отчаянно задрожала.

– Я ее родственник, – веско произнес Арун, заслонив собой девушку. – Приехал из Варанаси. А прошу потому, что, в отличие от некоторых, хорошо умею считать!

Он сильно рисковал: если в эту контору с фабрики пришла весть об их побеге, несдобровать и ему, и Шанкару, и Приянке.

Индиец беспомощно оглянулся, и тут в комнату вошел белый. Церемонно поклонившись, Арун заговорил. Его беглый, к тому же правильный английский, более-менее приличный вид и хорошие манеры произвели должное впечатление.

– В чем дело? – свысока обратился белый сахиб к подручному индийцу. – Выдайте деньги!

Получив рупии, троица поспешила восвояси.

– А ты можешь сделать такое для меня?! – задыхаясь, произнес Шанкар.

Взор Аруна потеплел.

– Конечно, могу.

В результате Шанкар получил бумагу, в которой значилось, что он выплатил все долги, а также должен получить еще десять рупий. Во времена повальной безграмотности ни один индиец не сумел и не посмел бы подделать такой документ. А белые сахибы держались друг друга – во всяком случае, в том, что касалось получения прибыли.

Навсегда покидая родные места, Приянка с грустью смотрела на хижину, в которой прошло ее детство. Какое-то время все трое шли вместе, а потом Шанкар свернул в сторону своей деревни. На прощание они с Аруном крепко обнялись.

– Может, когда-нибудь свидимся!

Ближе к городу стало более людно: многие крестьяне с голодухи покидали насиженные места. Их дхоти и сари были покрыты пылью, на головах и плечах покачивались узлы с пожитками. Арун радовался возможности затеряться в людской толпе.

Вскоре они с Приянкой очутились в сумятице переулков Варанаси. В городе ничего не изменилось: все тот же запах сандала, заунывные молитвы брахманов и жадные черепахи, пожирающие плывущие по воде куски человеческой плоти.

Дядя Приянки был из чамаров^[81]. Поскольку племянница явилась не с пустыми руками, он не рассердился, а даже обрадовался. Прощаясь с девушкой, Арун сказал:

– Я желаю, чтобы ты была счастлива!

Она смотрела на него с благоговением, как на спасителя.

– Ты все-таки помог мне. Я буду молиться за тебя Кришне.

– Пусть он поможет мне отыскать жену.

Прошло несколько дней, и Арун понял, что его дела плохи. Он знал, что многие женщины в Варанаси подверглись насилию и покончили с собой. Англичане наверняка проникли и в приют. А вот он не мог туда попасть!

Несколько дней Арун толкался возле приютских ворот, пока его не приметили и не принялись гнать. Тогда он спустился к воде.

На восходе и на закате он смотрел на розовую или алую дорогу, ведущую через Ганг к горизонту, и она казалась ему дорогой в никуда. Прежде, даже на фабрике, он видел свой путь и догадывался, как надо действовать, а теперь ему не могли помочь ни терпение, ни мужество, ни отчаяние.