Пани царица - Арсеньева Елена

– Ой, да как же? – глянула она с тревогой. – Говорили же тебе там, на дворе, берегись-де государя!

– Какого еще государя мне беречься? – лениво пробормотал он. – Неужто короля польского Сигизмунда? Да он ведь еще пока эва где! А я тут один-разъединственный государь и есть!

– Как это? – озадачилась Стефка. – Неужто ты наш новый воевода?

– Воевода! – презрительно хмыкнул рыжий. – Подымай выше! Я есть государь Димитрий Иванович.

– Ага! – хихикнула Стефка. – Да он же в Тушине.

– Был в Тушине, а вот уж третий день в Калуге ставку поставил.

Что-то такое Стефка слышала… ну да, правильно, Егор вместе с другими мужиками подрядился возить лес для строительства государевой новой хоромины.

То есть правильно, что Димитрий в Калуге. Но разве это может быть он?! Димитрия Стефка хорошо помнила: его яркие глаза, его сверкающую улыбку, его победительный взор. А этот…

Стефка осмотрела своего вновь обретенного любовника и должна была признать, что он нравится ей необычайно, как никогда другой мужчина не нравился. Ох и затейник!

– Ох ты и затейница! – сказал вдруг рыжий, словно прочел ее мысли. – Давно у меня такой игруньи не было. Была одна, Манюня ее звали… да беда, померла, дура-девка. – Лицо его омрачилась, но только на миг: тотчас на щербатых устах проскользнула лукавая улыбка: – Да ведь ты небось ее помнишь! Знахарка смоленская! Зеленоглазая ведьма! – И захохотал, довольнехонький Стефкиным смятением.

Нет, она отчего-то совершенно не могла на него сердиться. И тоже засмеялась, да так буйно, что невольно навалилась на него, и он обнял ее, и они снова предались ласкам, после которых Стефка заснула, а когда проснулась…

А когда проснулась, ей почудилось, что сказка, о которой она мечтала, сбылась. Потому что лежала Стефка на такой роскошной постели, какая была только у панны Марианны в ее кремлевском дворце. Вся комната была сверху донизу увешана коврами, словно шатер какого-нибудь турецкого бея. Рыжий любовник, одетый как самый знатный шляхтич, сидел в кресле, слушая почтительно гнувшего перед ним спину толстопузого человека, по виду – самого настоящего боярина. Рядом стоял какой-то старикашка с враз злобным и насмешливым лицом. Он заметил, что Стефка зашевелилась в постели, и что-то быстро шепнул рыжему.

Тот улыбнулся девушке и махнул рукой на боярина:

– Ладно, ступай, князь! Потом поговорим. Сейчас не до того.

– Слушаюсь, государь! – Боярин согнулся еще ниже и неуклюже вынес свое пузо из комнаты.

Стефка вытаращила глаза. Неужто он и правда государь?! Но ведь он не Димитрий!

Не Димитрий, верно. Не тот Димитрий, которого она видела в Кремле, да ей-то какая разница? Коли пани Марина могла смириться с подменою, то Стефке о чем беспокоиться?

– Вот, Матвеич, гляди – тебе новая внучка, – тем временем сказал рыжий. – Заместо Манюни будет. Ты ее береги, никого к ней не подпускай. Она моя будет, только моя.

– А ну как царица приедет? – проворчал старикашка, словно бы ощупывая Стефку цепким взором, от которого она чувствовала себя хуже некуда. Сразу было видно, что Матвеичу новая «внучка» совсем не по душе, да и Стефке было тошно смотреть в его выцветшие злобные глазенки.

– Да что мне царица! – отмахнулся Димитрий. – Плевать мне на нее. Приедет – ну и ладно, утрется небось. А нет – как-нибудь проживем. Верно, моя ясная паненка? – повернулся он к Стефке, и та тоже ощутила, что ей плевать на всех, на пани Марину, на мужа и свекровь, на весь мир – лишь бы остаться рядом с этим человеком подольше, лишь бы он не прогнал ее от себя!

– Смотрите! Огни! Панна Марианна, смотрите: огни! Город какой-то. Должно быть, это Калуга!

Марина привстала на стременах, пытаясь разглядеть хоть что-то во вьюжной ночи. Нет, ничего не видно. Матка Боска, неужто Барбаре почудилось?!

– Вы не туда смотрите!

Барбара, похожая в казацких шароварах и тулупчике на какого-то очень толстого запорожца, почему-то забывшего надеть шапку и вместо этого обмотавшего голову теплым платком, отодвинула его от лица и вытянула вперед руку в теплой вареге[68]. Варегу забило снегом, но в голицах[69] поводьев не удержать, а лошади этой метельной ночью беспокойны, непослушны, да и устали скакать, то и дело сбиваются с ноги.

– Вон огни, говорю вам!

– Правду баба говорит, – проворчал казак. – Мерцается что-то. Неужто выбрались, слава те, Гос-поди?

Неужто выбрались?! Были минуты, когда Марина не верила, что это удастся. Проклинала себя за то, что сорвалась из Тушина очертя голову, тайно, среди ночи, не в карете, а верхом, в мужском платье, в мужском седле, только в сопровождении Барбары и верного казака-конюшего. А в следующую минуту принималась убеждать: нет, оставаться в таборе было нельзя, никак нельзя! Вчера она убедилась в том, что уговорами и увещеваниями ничего не добьешься. Против Рожинского нужно какое-то очень сильное средство… Ах, как хотелось убить его там, на площади! Кажется, именно тогда вспыхнул в ее голове дерзкий план. Если бы не Заруцкий, она уехала бы раньше, они добрались бы до Калуги прежде, чем взвилась между небом и землей эта коловерть из снега и ветра, не натерпелись такого страху.

Если бы не Заруцкий, она бы…

Ах, все это в прошлом, все это неважно. Главное, вот она, Калуга, сейчас Марина снова сойдется лицом к лицу с человеком, который называет себя ее мужем и царем московским, и поговорит с ним так, как давно следовало говорить. Она скажет, что все знает о нем: он не Димитрий, он лжец и негодяй, но сейчас ей это стало безразлично. Они должны держаться друг за друга, чтобы получить то, о чем столь страстно мечтали: власть над этой безумной, огромной, бестолковой, желанной страной. Она прощает ему обман и бегство – пусть он простит ее холодность, надменность и примет ее пусть не как жену, но как товарища, соратника по борьбе, которую они будут вести теперь вместе. Против русских и поляков. Против Шуйского и Сигизмунда. Марина верит – ее бегство, ее речи не оставили тушинцев равнодушными. Они опомнятся, эти потерявшиеся дети, они придут за своем царем Димитрием. Они уже взглянули на перо жар-птицы – и лишились разума от его сияния. Они не успокоятся теперь, пока не добудут всей птицы. Москва – эта самая жар-птица, которая нужна и Марине, и Димитрию, и последнему шляхтичу в тушинском войске. Они добудут ее совместными усилиями. Добудут!

– Вон там ворота! – выкрикнул казак. – Гоните лошадей! Кажется, буря идет снова!

Да, снег опять повалил, слепя глаза.

Вдоль высокой городской стены добрались до ворот, и тут их окликнули: