Роковое зелье - Арсеньева Елена

Размышляя так, он вошел в кабинет, ключ от которого имел при себе на законном основании, как секретарь посла, и снова запер дверь. Торопливо зайдя за стол, Каскос заправил в рукава пышные манжеты, чтобы не мешали, и чуть сдвинул в сторону большой портрет испанской королевы Елизаветы Фарнезе, родом итальянки.

Пожалуй, было что-то кощунственное в том, что портрет царствующей особы то и дело двигали туда-сюда. Окажись это портрет короля Филиппа, кто-нибудь из служащих не поленился бы настрочить донос в Святейшую инквизицию… Однако Елизавета Фарнезе была женщиной, и даже королевский сан не мог спасти ее от тайного или явного презрения посольских служащих.

Итак, Каскос сдвинул в сторону портрет ее величества, а потом приподнял лоскуток толстой кожи, плотно прикрывающий отверстие в стене, вполне достаточное, чтобы, приникнув к нему одним глазом, человек мог видеть все происходящее за стеной. В соседней комнате отверстие было закрыто картиной, изображающей причащение святого Иакова Компостельского, но тиара на голове папы римского была нарисовала не на холсте, а на куске прозрачной марли. Только наметанное око знающего человека могло бы распознать подделку, для остальных же «глазок» оставался незримым.

Каскосу достаточно было только одного взгляда, чтобы убедиться: дон Хорхе по-прежнему не подозревал о том, что за ним может вестись наблюдение. Иначе разве он мог бы с таким упоением обнимать и целовать пришедшую к нему девицу!

Вот так горничная… Да она решила обставить свою госпожу на беговых!

И тотчас Хуан мысленно шлепнул себя по лбу. Эти два прильнувшие друг к другу тела мигом оживили его память. Ну конечно! Он уже мог наблюдать такой же самозабвенный поцелуй – на приеме в царском дворце, в тот незабываемый вечер, когда они с герцогом нашли дона Хорхе у посольских ворот избитым до полусмерти… жаль, что не насмерть! Так или иначе, теперь Каскос вспомнил, что за даму держал в своих объятиях Хорхе. Никакая это не субретка. Это родственница Долгоруких, к которой, как говорили в дипломатических кругах, был какое-то время неравнодушен русский царь. Правда, чувство это осталось в прошлом – ведь, по слухам, долетевшим сегодня из дворца, император намерен объявить о помолвке со старшей княжной Долгорукой. Той самой, из-за любви к которой пострадал этот привлекательный молодой человек, племянник графа Вратислава, Миллесимо. История с его арестом чрезвычайно возмутила де Лириа, который принял в ней самое горячее участие и во всеуслышание распространялся – среди своих, разумеется, только в стенах посольства! – о самовольстве Долгоруких, которые, конечно, будут наказаны императором Петром. Однако вместо того, чтобы наказать их, этот самый император намерен взять в жены княжну Екатерину. Весьма забавно!

Для того чтобы проверить этот забавный и маловероятный, с точки зрения Хуана Каскоса, слух и отбыл де Лириа к своему приятелю барону Остерману.

А когда кота нет дома, мыши гуляют по столу. Воспользовавшись отсутствием патрона, распутник Хорхе немедленно принимает на территории посольства свою любовницу. Нет, ну как жаль, ну как жаль, что нет никакой возможности представить де Лириа веские доказательства этой встречи. Разве что кликнуть еще кого-нибудь. Но как бы не спугнуть эту парочку, да и вообще – пока найдешь другого свидетеля, время пройдет. Надо дождаться, пока эти двое отправятся в постель, и тогда…

Однако в постель «эти двое» отправляться явно не собирались. Как раз в тот миг, когда их объятия и поцелуи сделались особенно жаркими, они вдруг отпрянули друг от друга (причем Каскос заметил, что отпрянула именно девушка, а Хорхе с трудом разжал объятия) и принялись говорить. Разумеется, по-русски!

Каскос возмущенно фыркнул. Нет, он был не так глуп, чтобы ожидать, что туземка начнет беседовать на чистейшем кастильском наречии[36]. Но она хотя бы могла выразить свои мысли по-французски, как принято во всем цивилизованном мире, так нет же – что-то твердила с невероятной скоростью на этом своем московитском, а вернее – тарабарском наречии, совершенно непостижимом для нормального человека, изъясняющегося на нормальном языке!

Но хотя Господь не дал Каскосу постигнуть смысл этого разговора, зрением он посольского секретаря все же не обделил, и кое-какие выводы из увиденного Хуан мог сделать. Похоже было, что наши любовники поссорились. По всему видно, речь шла об измене, в которой девушка уличила красавчика Хорхе. Она со страдальческим лицом что-то говорила, а Монтойя вдруг замкнулся в каменном молчании – однако немедленно оживился, когда девушка вынула из складок платья и протянула Хорхе какую-то вещицу.

Тот схватил ее с таким видом, словно это был сосуд с частицей мощей вышеупомянутого Иакова Компостельского, и благоговейно принялся рассматривать, словно не верил своим глазам. Таким образом, получил возможность рассмотреть эту вещицу и Каскос. Это и впрямь был сосуд – вернее, сосудец: маленький розовый флакончик с золотой крышечкой. Благодаря милому другу Иакову, любителю подобных изящных вещиц, в коих он хранил свои любимые духи, Каскос тоже стал знатоком изысканных поделок, поэтому он сразу понял: флакончик представляет собой нечто очень ценное. Неудивительно, что у дона Хорхе глаза загорелись при виде его. Схватив флакончик, он словно бы забыл обо всем на свете, в том числе и о своей любовнице: смотрел да смотрел на дорогую игрушку, не в силах оторваться от ее созерцания, а потом начал заботливо запрятывать в левый внутренний карман камзола. Девушка же воспользовалась этим мгновением, чтобы исчезнуть.

Да-да. Бросив на дона Хорхе прощальный взгляд, в котором огонь откровенной страсти причудливо мешался с водой (в том смысле, что из глаз красотки ручьями лились слезы), она выскользнула за дверь. Дон Хорхе очнулся от своего забытья и кинулся было за ней, но, поскольку вскоре воротился весьма удрученный, Каскос мог сделать вывод, что Монтойя свою подругу не догнал. А может быть, и догнал, но она бросила ему на прощание что-то такое, от чего он окончательно приуныл и оставил все попытки примирения. Постояв немного у окна и, как можно было понять, проводив убегавшую девушку взглядом, он устало, словно обремененный непосильной ношею, вернулся к камину, упал в кресло и неподвижно уставился на огонь, сжимая в руке розовый флакончик.

Ну, разглядывать унылый профиль дона Хорхе у Каскоса не было никакого интереса. Вовек бы его не видеть, распутника жестокосердного! Право слово, если бы Каскос мог испытывать жалость к существу низшего женского пола, он пожалел бы девицу, побывавшую нынче в посольстве. Уж очень она убивалась. А для этого красавца вещь, которую он держит в руках (прощальный подарок отвергнутой любовницы, надо полагать!), дороже всех ее слез. Непременно, непременно надо поведать эту душераздирающую историю де Лириа!