Зачарованные - Харт Кэтрин

— Время пройдет быстро, — заверил он ее. — А потом нас ждет угощение, приготовленное для нас Конах, и ты наешься досыта.

— Конах приготовит нам ужин? Ох, Торн! Как хорошо, что ты обо всем позаботился заранее.

— Я вообще очень заботливый муж, — самодовольно проговорил он. — Лучшего мужа никто и пожелать бы себе не мог.

Никки хихикнула и сказала:

— Замечаю, дорогой мой, что ты еще и невероятно скромен.

Серебряный Шип брызнул водой и травяным настоем на горячие камни, и вигвам тотчас заполонило благоуханное облако пара.

— Здесь никто не побеспокоит нас, — заверил он ее. — Сними, если хочешь, рубашку.

Сказав так, он разделся и сел рядом с ней, скрестив ноги и ничуть не стесняясь своей наготы. Никки почувствовала неловкость от того, что она одета, и стянула с себя футболку.

Не прошло и десяти минут, как она вновь впала в летаргию почти наркотического свойства. Бисеринки пота покрыли все ее тело. Едва подняв тяжелые веки, она увидела, что бронзовая кожа Серебряного Шипа тоже унизана капельками пота. Томительность желания исподволь прокралось в нее, и Серебряный Шип отозвался на ее неизреченный призыв горячим блеском глаз, мерцающих как ртуть, и признаками возбуждения, которых он и не думал скрывать.

Он протянул руку и провел пальцем по ее груди, отчего на влажной коже остался след. Сосок набух, чем тотчас привлек к себе его внимание. Он склонился над ней и коснулся соска кончиком языка.

Огонь пронизал ее.

— Можем ли мы делать это здесь? — простонала она. — Здесь, теперь, когда мы очищаемся?

— Ритуал завершен. Мы можем делать все, что пожелаем, — ответил Торн глухим от страсти голосом. — А разве ты не желаешь того же, что столь желанно мне?

— Да, я… да… — выдохнула она почти неслышно и больше уже ничего не могла к этому добавить, потому что его рот вновь прикоснулся к ее груди.

Все еще целуя ее грудь, он подался вперед и опрокинул Никки на спину. Руки ее потянулись к его затылку, пальцы зарылись в темных как полночь волосах, и она нежно прижала к себе его голову.

Он не спешил, он ласкал и омывал ее груди и не завершил своего служения этой двойне, пока не угодил ей вполне — упиваясь росой с этих пиков, с этих унизанных перлами холмов, с их бархатных склонов, и из долины, пролегающей между ними. Его руки любовно скользили по ее телу, вновь и вновь исследуя каждый изгиб, каждую линию и впадинку. Он накрыл одну грудь ладонью, изучая ее форму, языком и кончиками пальцев пробуя ее вкус и шелковистую упругость.

— Такая нежная, — пробормотал он. — Такая гладкая. Как влажная глина, готовая отдаться руке гончара.

— Да, — шепнула она в ответ. — Твоей руке. Никки нежно ласкала широкие плечи, затем руки ее скользнули к его груди, обводя рельефные линии мышц, и она втянула в себя воздух, упиваясь его неповторимым мускусным мужским запахом.

— Если бы я была скульптором, мне и за сто лет не удалось бы воссоздать твою великолепную мускулистую красоту. Ты такой сильный, прекрасный, так безукоризненно изваян природой.

Они обожали друг друга глазами, ртами, руками; они подталкивали друг друга к вершине страсти, извиваясь и крутясь, как две скользкие выдры. Войдя в ее тесное, влажное тепло, он застонал от наслаждения. Она встретила его так совершенно, держала его так твердо.

Она выгнулась навстречу ему, приветствуя его неистовые вторжения. Он наполнял ее до краев, и все же она льнула к нему, желая большего. Ее голова откинулась назад, зубы скрипнули, ногти впились ему в спину, она беспомощно прошептала:

— Если даже я буду жить вечно, мне все равно будет тебя недостаточно.

Он понял эти слова буквально, взял ее ноги и положил себе на плечи — что позволило ему войти в нее еще глубже, еще мощнее, как если бы он хотел навеки оставить внутри у нее свой отпечаток — прижечь ее сердце, душу и тело каленым клеймом. Приближающееся окончание соединило их в одном сокрушительном, всепоглощающем порыве. Их радостные крики, поглощенные воздухом, перенасыщенным паром, иссякли вместе с их силами.

Лежа в его любовных объятиях, удовлетворенная и расслабленная, Никки неожиданно вздрогнула. Откуда-то вдруг возникла ужаснувшая ее мысль, что любовь их слишком совершенна, а потому не может не случиться чего-то ужасного, чего-то, что грозит им разлукой. И так сильно, так чудовищно было это ощущение, что она громко вскрикнула:

— Нет!

Серебряный Шип встревожился, особенно когда заметил, как побледнело ее лицо.