Много шума вокруг волшебства - Райс Патриция

Она выхватила у него альбом и стала рассматривать свой рисунок. Трев не стал с ней спорить, а только указал на горшок с цветущими астрами.

– Они ведь зацветают осенью, верно?

– Да, но это может быть и будущая осень. Ведь написала же я ваш портрет до вашего возвращения в Англию. Если верить разговорам, обычно я изображаю то, что еще не произошло. – Ей хотелось прижаться к его сильному телу, ощутить себя в его горячих объятиях, но Синда удержалась. Она не имеет права и дальше губить его жизнь.

Этой ночью она опять рисовала, но когда проснулась, голова у нее не болела. Что это значит?

– Я не переживу, если мне придется искать его еще год! И надеюсь, что все-таки приближаюсь к нему.

Трев отвернулся и стал раздувать огонь в камине.

– А если я и дальше буду его рисовать? – спросила она. – Как я смогу дать вам знать, что появилось на моих следующих рисунках?

Трев пожал плечами:

– Что-нибудь придумаю! А вы возвращайтесь в Лондон, и ваша семья подыщет вам красавца мужа, который заставит вас забыть об этих днях. Во всяком случае, на их месте я бы так и поступил.

– Но мне понравилось жить в Соммерсвилле! – упрямо заявила Синда.

– Вряд ли вам позволят там оставаться. А я должен сегодня утром воспользоваться отливом и уйти в море. Кстати, почему вы не надеваете розовое платье, которое мы вам купили? Я не видел его на вас.

– Какое вам до этого дело! – Понимая, что не должна его удерживать, расстроенная Синда направилась к двери. – Мне нужно в фургон, одеться.

– Это можно устроить, – сказал Трев.

– Мне нужна расческа, представляю, как ужасно я выгляжу.

– Да уж, не сомневайтесь. – На этот раз в его голосе прозвучало искреннее веселье, смешанное с восхищением. – Позвольте, я расчешу вам волосы, а уж потом мы спустимся.

Она уселась на стул, и Трев аккуратно и ловко расправил спутанные пряди ее волос и стал осторожно их расчесывать. Ее удивило, что этот закаленный в испытаниях сильный человек не постеснялся выступить в роли горничной, но его движения были одновременно и чувственными, и нежными. У нее мурашки забегали по коже, когда он бережно собрал ее волосы наверх, чтобы уложить их в узел. Синда готова была сидеть вот так до бесконечности, предаваясь этому новому наслаждению, но слишком хорошо понимала, что больше не увидит Трева.

Она готова была умолять, чтобы Тревельян позволил ей уехать с ним, но гордость мешала ей это сделать. Наверняка его только ужаснет такая неожиданно смелая просьба, а она испытала бы глубочайшее унижение, если бы он ей отказал.

– Уложите свои вещи, и мы захватим их с собой, – сказал Трев, связывая ей волосы ленточкой, которую она заработала. – А я соберу ваши рисунки.

– А что будет с фургоном? – спросила она, нервно собирая свои вещи. Цыганская юбка была безнадежна измята после того, как она в ней спала, но она не могла надеть платье без нижней юбки.

– Оставлю его у одного из моих друзей, который живет поблизости. Возможно, я и вернусь когда-нибудь, как настоящий цыган… Поглядывайте на дорогу.

Синда могла бы всю жизнь ждать его. Вся прелесть одинокой жизни в качестве овдовевшей художницы поблекла, когда она поняла, что значит жить рядом с человеком, подобным Тревельяну. Он принимал ее всерьез и не насмехался над ней, когда она предлагала невозможное. Синда чувствовала, что с ним ей было бы всегда интересно, он так много мог рассказать ей о том, что повидал на своем веку.

Она просто сойдет с ума, если все время будет об этом думать. Чтобы не жалеть о расставании, девушка напомнила себе, как он связывал ее на ночь, и о других испытаниях и неудобствах, выпавших на ее долю за эти дни. Но взглянув на кровать, где он целовал и обнимал ее, она подумала, что есть вещи и похуже, чем быть привязанной к кровати.

– Я буду вас ждать, – решительно заявила она.

Чувствуя на себе его пристальный взгляд, Синда продолжала упаковывать одежду, убеждая себя, что он дал ей верный совет, против которого нечего возразить, ведь она не отличается силой характера, так что ей лучше жить в лоне заботливой семьи. Только почему-то ей хотелось плакать и возмущаться.

Изо всех сил сдерживая себя, она захлопнула саквояж, выпрямилась и приготовилась уйти. Навсегда.

Трев с восхищением смотрел, как она выходит. Эта леди была такого маленького роста, что на каблуках едва доставала ему до подбородка, а весила не больше ягненка. И одежда на ней была помятая и неудобная, и все-таки в каждом ее движении сказывалась принадлежность к благородному семейству и врожденная гордость.