Путешественник - Бенцони Жюльетта

Вернув ее в Ла-Пернель, вы доставили мне единственную радость, на какую я еще мог надеяться. Последнюю радость. Да воздастся вам за это, и благослови вас Господь, равно как и тех, кто у вас родится — внуков Матильды. Найдите для них мать, достойную ее!..»

Медленно Гийом сложил листки прекрасной бумаги — наверняка подарок одного из бумагопромышленников Сэры. Он с силой надавил на них рукой, словно желая слиться с ними, потом положил их в сафьяновую папку, где, кроме письма мадемуазель Леусуа, хранились его самые ценные бумаги. Среди них — завещание отца Валета и несколько листков, написанных его рукой. Затем он достал роковую записку Нервиля, с помощью которой он заманил Матильду в западню, и сжег ее на тлеющих в камине углях, глядя, как помятый листок съеживается и превращается в прах, словно проклятый грешник в огне ада.

Гийом подумал, что следует дать почитать письмо Феликсу — своей преданной дружбой он вполне заслужил подобного знака доверия. Но позже. Ему не хотелось никому показывать эти посмертные признания. Жаль, что нельзя похоронить Альбена там, где покоится его единственная любовь — пески редко возвращали свои жертвы. Но он восполнит это тем, что установит стелу в память о нем…

Внезапно комната показалась ему слишком тесной, чтобы вместить мир, бушевавший в его душе. Гийому потребовалось вдохнуть свежего воздуха, погрузиться в обновляющуюся природу. Он выбежал на улицу (Феликс уехал на свою последнюю ферму) и бросился в сад, где выстроились купола цветущих яблонь: при малейшем ветерке с едва распустившихся цветков слетали лепестки, усыпая молодую траву пахучим снегом.

Гийом, наконец, почувствовал полное избавление и ощутил себя таким счастливым, что ему захотелось обнять Еру нормандскую землю, ведь теперь она его не отвергнет, а, наоборот, отплатит ему за труд, благодаря которому станет еще богаче и краше.

И тогда он раскрыл руки и во весь рост упал на влажную траву, зарылся в нее лицом, словно в женские волосы, и катался по ней так же, как делал давно, в Квебеке, когда сходил снег и земля покрывалась тонким ковром особенного нежно-зеленого цвета, а примулы раскрывали свои нежные желтые лепестки. После такого погружения в природу он всегда возвращался мокрым и грязным, зная, что будет наказан, но желание было сильнее его, и это повторялось каждый год…

Немного успокоившись, Гийом вслух посмеялся над своим ритуалом возвращения к истокам, чего он никогда не делал в Индии, стране вечного лета. Правда, там его душевное равновесие нарушал муссон, толкая его на странные поступки: когда после долгих недель неимоверной жары, от которой все сохло и трещало, начинался все затопляющий и благотворный ливень, он срывал с себя одежду и голышом бегал по саду, всеми порами впитывая небесную воду, хлеставшую его тело.

Однажды Гийом обнаружил, что не он один выполнял этот языческий ритуал: произошедшая в тот день встреча оставила на всю жизнь столь жгучее воспоминание, что теперь он поспешил прогнать прочь это видение. Прошла пора несколько извращенного приобщения к любви и экзотических увлечений. Обладая пылкой душой, скрывавшейся под внешней холодностью, он привлекал женщин и часто испытывал бесконечное наслаждение, но сердце его оставалось безучастным… кроме, пожалуй, того самого случая…

Звук колокола в замке, звавший к обеду, помог ему прогнать воспоминание, до сих пор приводившее его в смущение. Феликс, наверное, уже был дома, и Гийом поспешил вернуться в тот мир, который для себя выбрал, и который ему предстояло построить заново…

Глава IX

АГНЕС

Почти целую неделю Гийом наслаждался свободой, пока в одно прекрасное утро он вместе со своим архитектором господином Клеманом не склонился над проектом. Он был очарован и понял что художник старался ему угодить, для чего, впрочем, не требовалось особого воображения. Ведь вкусы его заказчика не выходили за рамки простоты и изящества. Постройка не должна была выглядеть претенциозно, подавлять Ла-Пернель, а, напротив, требовалось, чтобы она как можно гармоничнее вписывалась в пейзаж, причем высшей точкой ансамбля оставалась колокольня церкви.

В долине Ранс стоял один дом, запомнившийся Тремэну: он был возведен одним из директоров Индийской компании в конце прошлого или в начале XVIII века в стиле, характерном для построек Сен-Мало — два этажа, не считая подвального, высокая черепичная крыша, украшенная односкатными слуховыми окнами и невысоким треугольным фронтоном, придававшим зданию особую изысканность.